Дальше фрагмент текста, который я уже зачитывал в прошлый раз. Мы, как помните, дошли с вами до общей схемы организации системно-структурной методологии и до вытекающего из этой схемы, более развернутого представления о простейшем научном предмете, в котором уже было, как вы наверное помните, не пять, не шесть, а девять блоков, что с моей точки зрения отражает просто историю рефлексии. Т.е. рефлексия направляется на новые образования, на новые типы организованностей, и после того, как она их разложила и пересобрала, можно выносить это все на верстак методологической рефлексии. И вот на странице 102-103, еще раз возвращаюсь к тому, как Георгий Петрович описывает это пространство, методологической рефлексии.

«В предшествующих рассуждениях было установлено, что методологическая работа, направлена на деятельности практические, инженерно-проектные, исследовательские, управленческие и т.д. А также их организованности. Она должна обеспечить их построение, организацию дальнейшего развития.

Это носит содержательный характер и осуществляется на материале отдельных предметов: научных, инженерных, управленческих и т.д. Поэтому на схеме блоки предметов, вырастающих над практиками разного рода, схватываются частными системно-структурными методологическими разработками. Но, естественно, что методологическая работа может ограничиться только этим. Ведь частные системно-методологические разработки, будь то в физике, теории управления или психологии не могут дать общего понятия системы и не могут привести к созданию методов системной работы, равно применимых во всех предметах.
Следовательно, нужны еще слои методологической работы, которые обеспечивают все частные методологические разработки общими понятиями, общими онтологическими картинами и логиками системного мышления. Таким образом, мы получаем четыре слоя деятельности, каждый из которых как бы надстраивается над предшествующим и ассимилирует его:
– слой практик, включая туда инженерно-конструкторские, организационно-управленческие и проектные, педагогические и другие разработки,
– слой научных, инженерных, оргуправленческих, проектных и других предметов.
– третье, слой частных методологических разработок и, наконец,
– слой общей методологии».

Пропускаю возврат к более широкой трактовке простейшего научного предмета из девяти блоков, цитата на странице 105.

«Выше мы уже подчеркивали, что методологическая работа не может быть сведена к одному лишь конструированию и проектированию. Она соединяет конструирование и проектирование с исследованием. Поэтому, кроме слоя методологического конструирования и проектирования, в системе методологической работы обязательно должен существовать, по меньшей мере, еще один слой – слой исследований. По своему строению методологические исследования – это исследования особого типа. Поскольку объектами их являются не физические, химические или биологические явления, а научные предметы, т.е. знания из тех или иных наук вместе с объектами этих знаний и вместе с деятельностью порождения и использования этих знаний.

В силу этого мы должны здесь говорить об исследовании, которое отличается от естественнонаучного прежде всего спецификой своего объекта. Но специфика объекта изучения влечет за собой специфику средств и методов исследований, и поэтому точно также мы можем и должны говорить о специфики технологий методологических исследований. Чтобы связать эти утверждения с дискуссиями, происходящими сейчас внутри системного движения, мы напомним тезисы, выдвинутые Клиром и Садовским в 72-м, 74-м годах. Общая теория систем является не теорией, а метатеорией. Это значит, что на вопрос о том, что же является объектом понимаемой таким образом общей теории систем, должен последовать ответ: понятие, языки, методы, проблемы других наук. Если оставить в стороне вопрос о целесообразности и правильности использования здесь термина метатеория и учитывать только суть дела, то можно сказать, что главное здесь нащупано и выражено. Хотя общая теория систем – это не естественнонаучное исследование, но все же исследование. И будучи исследованием, оно сильно отличается от традиционного, естественнонаучного. На наш взгляд Клир и Садовский имеют в виду именно методологическое исследование. Это исследование целиком входит в систему методологической работы, этим определяется его специфика, но оно не в коем случае не исчерпывает ни методологической работы в целом, ни даже методологического анализа, ибо наряду с ним в методологии есть и другие формы работы, о чем мы будем говорить дальше.
Эта форма, называемая методологическим исследованием, определена, во-первых, своей ориентацией на научные, инженерные, оргуправленческие и другие предметы, а, во-вторых, своей функцией обслуживания, методологической, конструктивной и проектной работы. Мы должны представить ее в виде блока, охватывающего все то, что исследуется. Кроме того, в состав системно-структурной методологии должен войти еще один слой работы, назначение которого состоит в том, чтобы осознать и систематизировать собственную организацию методологической работы. Этот блок организует системно-структурную методологию как некоторое целое, связывая и объединяя воедино методологическое и системно-структурное конструирование и проектирование со всеми обслуживающими его знаниями. Поэтому мы можем назвать его слоем метаметодологии или, точнее, системной авторефлексией методологии.

Теперь чтобы создавалось некое ощущение, мы вернемся в 67-68 год. Итак, ту же самую мысль Георгий Петрович излагает в сборнике 67-го года о структуре науки, полностью перепечатанном из «Педагогики и логики» в виде маленького параграфа, который называется: «Методология и теория деятельности».

«Хотя методическая деятельность уже получила в качестве своих средств естественнонаучные знания и исторические описания норм деятельности их, как мы уже говорили, недостаточно…»

Вы помните это рассуждение, когда он выводит из ситуации разрыва практической деятельности функцию методологической работы.

«… их недостаточно для проектирования новых типов действия. Третий вариант методологической работы остался, по сути дела, без социализированных средств. Этот недостаток может быть частично восполнен с помощью науки о деятельности – специальной методологической дисциплины, изучающей всю область методической действительности, т.е. полные структуры деятельности со всем набором их элементов и связей. Эта наука во многом отличается от естественных наук. Хотя как и они, должна устанавливать внутренние законы жизни своего объекта. Но это будет уже не столько вечные и неизменные варианты деятельности, сколько законы и механизмы ее исторического развития.

Знания из теории деятельности позволяют, первое, прогнозировать структуры деятельности, возможные для каждого этапа будущего развития. Каждый раз, исходя из предположения, что те или иные из сложившихся законов и механизмов развития останутся неизменными. Второе – сравнивать заданные таким образом состояния с теми, которые нужны людям в плане достижения тех или иных идеалов. Третье – выявлять характер воздействий на структуры деятельности, который нужно произвести, чтобы исходя из данного состояния деятельности достичь идеалов.
Наука о деятельности использует в качестве своего эмпирического материала исторические описания норм деятельности и превращает их в научную или теоретическую историю. Т.к. наука о деятельности может делать объектом своего изучения не только структуры практической деятельности, но и любые надстройки над ними, в том числе и саму методологическую деятельность со всеми ее возможными подразделениями, то она и является метаметодологической дисциплиной, как бы замыкающей всю рассматриваемую нами структуру деятельности извне».

Теперь важный переход.

«Другими словами, теория деятельности является последним основанием всякой методологии. Любые дифференциации методологической работы, в том числе в научных исследованиях и обслуживающих их методологий, должны, следовательно, идти как бы внутри области, охватываемой теорией деятельности, а затем отражаться в этой теории или наоборот, сначала планироваться в теории, а затем отражаться на структуре самой деятельности».

И вот теперь, 15 августа 78 года, Георгий Петрович пишет:

«До сих пор, даже в нашем собственном кругу, недостаточно прочувствована и продумана мысль, что ММК создал совершенно новую действительность, как бы, перпендикулярную к действительностям всех традиционных исследований, в т.ч. и методологических. В этом главное отличие наших системодеятельностных методологических разработок, реализующихся сейчас уже в самых разных формах, как теоретических, так и методологических.

Сюда надо будет отнести деятельностный подход в логике, деятельностный подход в эпистемологии и т.д. Эта перпендикулярность была достигнута за счет использования и соединения двух групп средств – структурных и деятельностных. Причем, именно в таком порядке. Это обстоятельство определяет вид и способ формальности в системной методологии».

Вспомните то, что я говорил в прошлый раз.

«Но этот момент еще должен быть тщательно проанализирован и объяснен в особенности в плане отношений между знаками элементов и знаками структурных связей».

К вопросу о графическом языке.

«Дело в том, что когда мы изображение элемента превращаем в точку, мы как бы снимаем его особое и самостоятельное существование как элемента в другом существовании – как оперативного момента в структуре. Как, скажем, преобразователя в процессе, узла сочленений в конструкции и т.д. В особом контексте и в особой форме этот момент должен быть проработан для системодеятельностных представлений. Здесь главным станет вопрос о деятельностной интерпретации и связи относительно элементов, трактуемых как единицы деятельности. Нужно специально отметить, что обсуждение и решение этого вопроса является необходимым условием и предпосылкой исследования связей кооперации, как, впрочем, и всех других предметно ориентированных проблем и тем. Здесь безусловно окажется, что нужен еще другой язык.
Скажем, монадно-целостного типа, в котором снимаются структурные представления. В этом плане очень интересно посмотреть идеи и работы Лейбница. Возможно, это будет язык вложенных друг в друга матрешек. Но вполне возможно и то, что язык матрешек – это только подъязык системно-структурного анализа. А именно та часть общего языка, в котором учитывается динамика характеристик целостности.

Вспомните, с чего я начинал прошлую лекцию.

«… которое началось примерно с 1952 года и стало основным направлением формального и модельного анализа, по меньшей мере с 1954-го. Сама эта техника резко расходилась с формами осознания и понятийного сопровождения работы. Формулировка проблем, наверное, в очень интересной форме объединила и склеила и технику работы, и формы категориального и понятийного осознания ее. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем техника работы со структурными схемами выделилась в особый предмет исследования и была осознанна адекватно. Хотя уже с 1954 года, в других контекстах постоянно и непрерывно обсуждалась проблема связи. Отношение между этими двумя линиями должно быть проанализировано специально».

После этого такая схема: рефлексия техники работы, такой кружочек, полукруг, внизу написано: «Техника работы со структурными схемами». Рефлексия работы (онтология и т.д.), исследование связи, как особого предмета. Потом написано у АА (Зиновьева), у БА (Грушина), у ГП и затем такая фигурная скобка и написано: «Взаимодействие, соотнесение и связь этих двух линий».

А теперь я хочу прочитать вам кусочек из книги Густав Густавовича Шпета. Он очень маленький. Называется эта работа «Внутренняя форма слова». Работа эта, наверное, 34-года, может быть и раньше.

Дальше я читаю, хотя на мой взгляд Шпет просто не понял, о чем речь.

«…и в особенности смыслов, указывает на то, что Кант подошел к проблеме исключительной важности. Но с другой стороны такая форма постановки вопроса дискредитирует путь, которым Кант дошел до нее. Если есть какое-то единство, однородность, тождество, то и проблема должна быть первой, до всякого разделения, что и было основной заботой после кантовского идеализма Шеллинга, Гегеля, и что, в сущности, составляет основное и главное условие самой возможности диалектики. Провозглашение проблемы после утверждения некоторого принципиального различия – свидетельство некоторой ложности в самом различении. Оно закрывает от нас какую-то непосредственную и первичную полную данность, а не разоблачает ее. Не даром Кант сам называл схематизм некоторым скрытым искусством в глубине человеческой души.
Но наибольшая опасность, конечно, в характеристике объединяющего момента как третьего, тут и вторгается пресловутый Тритос Аферетос, ненасытный, требующий нового третьего, между первым и третьим, нового между третьим и вторым и так до бесконечности. Неудача Канта в определении схем отдельных категорий завершает все его предприятие, еще раз подчеркиваю, несостоятельность этого пути.
Но в чем же заключается идея схемы? Есть ли положительный смысл у этого понятия? И в чем он? В самом термине, мне думается, дан на это некоторый предварительный ответ. Схема обозначает, прежде всего, внешний образ, фигуру, но затем и некоторый внутренний распорядок, как бы правила построения внешнего образа. В этом смысле уже греки называли схемой некоторое правило или порядок грамматических и риторических метафор и тому подобное. В таком же смысле схема применялась и для обозначения фигур силлогизма, некоторого порядка, правил расположения, зафиксированных в умозаключении. Думаю, с большой вероятностью можно предположить, что Кант заимствовал этот термин из силлогистики. Схемы или фигуры силлогизма, как известно, определяются положением среднего термина, и в этом смысле Кант и мог бы говорить о чем-то третьем, и поэтому такую роль в его изложении играет понятие «подведение», которое Кант понимает не в смысле логического учения о предложении – подведения субъекта под предикат, а в смысле учения о силлогизме, подведения данного положения под правило.

Это не образ эмпирического воображения, подчеркивает Кант, а скорее правило, которое делает возможным составление самого этого образа, некоторый общий прием или метод воображения, при помощи которого создается образ к данному понятию. Так, например, схема треугольника означает правило синтеза воображения по отношению к чистым пространственным образованиям.
Идея схемы, таким образом, достаточно ясна. Но чего хотел Кант достигнуть с ее помощью, что кроется за бесцветными метафорами: объединение, подведение, посредничество? Ответ самого Канта также чрезвычайно важен для нас: категории без схем суть только функции рассудка применительно к понятиям. Но они не представляют никакого предмета, а следовательно, это понятие, не имеющее никакого предметного значения, лишенное живого смысла, скажем мы. По собственным словам Канта, схемы чистых понятий рассудка суть истинные и единственные условия, которые могут доставить этим понятиям отношения к объектам, т.е. значения».

Прежде чем я перейду к изложению заключительного параграфа этого семестрового курса, я готов выслушать вопросы.

 Данилова В.Л. Вопрос по касательной. Как я поняла, что позиция Георгия Петровича заключалась в том, что с одной стороны он полагает единство мыследеятельности, т.е. мирового разума…
Щедровицкий П.Г. Да, мирового разума, и всем общим категориям придает предметную форму интерпретации, т.е. значения.
Данилова В.Л. Подожди, это у меня где-то в другом месте.
Щедровицкий П.Г. Почему в другом? Ну, как можно все соединить в мировом разуме? При том, что мировой разум состоит из сущностей, не имеющих объектов. У вас же нет денотатов под общие категории. У вас мышление беспредметно. А мышление, претендующее на то, чтобы мыслить все, беспредметно в квадрате.
Данилова В.Л. Т.е., тогда ты говоришь, что с одной стороны возникает проблема… категорий, а с другой стороны, проблема синтеза предметных представлений и вся проблематика синтеза знаний.
Щедровицкий П.Г. Да. Естественно, но смотри, синтеза в том смысле, в котором Шпет пишет.
Данилова В.Л. Как синтеза воображения и, соответственно, метода…
Щедровицкий П.Г. Ну, да. Чувственности, рассудка. Таким образом, оргдеятельностного синтеза. Не предметного синтеза, а оргдеятельностного.
Данилова В.Л. У него в этом смысле, в этом сложном слове оргдеятельностная, корень деятельность…
Щедровицкий П.Г. Ну, оргмыслительного. Или органтропологического.
А после этого, фактически, разрабатывается некий язык, некая особая теоретическая дисциплина под названием теория деятельности, которая поставляет этой функции, функции предметизации общих категорий соответствующие элементарные конструкции, алфавит.
Данилова В.Л. Но здесь у меня другой вопрос. На мой взгляд существует существенное различие между текстом 60-х и текстом 80-х годов как раз в том, что в 60-е замыкающая конструкция – это теория деятельности. Т.е., с одной стороны, она трактуется как исследование определенного рода, с другой стороны, онтологически определенна. А в 86-м, во-первых, исследование выделяется в одну из методологических дисциплин, а во-вторых, там же в качестве одной из методологических дисциплин становится онтологическое конструирование. Т.е. когда замыкающая рамка, методологическая рефлексия, освобождается от онтологической определенности.

Щедровицкий П.Г. Ну, да. Эта иллюзия создается за счет того, что на самом общем плане, ты уже манипулируешь такими единицами, элементарным составом которых можно уже пренебречь. Ты рисуешь квадратик, а в квадратике пишешь «Подход», но при этом, поскольку ты пользуешься принципом рефлексивного выхода и рефлексивного погружения и можешь войти внутрь этого квадратика, то, войдя внутрь, ты сталкиваешься с организованностями следующего порядка. Там может быть много чего. Весь вопрос в том, что у тебя это должно быть гомогенизировано. Ты должен иметь возможность представить их как организованности единого поля, о чем я говорил в прошлый раз специально с тем, чтобы двигаться поверх них и двигаться в них, на чем все время настаивает Георгий Петрович. Ты должен иметь возможность войти внутрь, и двигаться там. И ты должен иметь возможность выйти вовне, и превратить все это в целом в предмет рефлексии.
Данилова В.Л. Здесь я вижу на сравнении текстов 60-х и 80-х годов, эта гомогенизация возникает за счет абстрактных онтологических представлений. Категория деятельности, абстрактная онтология деятельности. А может быть за счет абстрактности системных представлений. И это какой-то другой тип абстрактности, поскольку это не отвечает на вопрос…
Щедровицкий П.Г. Я специально обращал ваше внимание, что понятие организованности есть оператор связи системного и деятельностного подхода. Один раз мы говорим «организованность» в смысле результат наложения функционального слепка на материал. Это организованность материала в системном представлении. А другой раз мы говорим «организованность деятельности». Т.е. придаем ей совершенно другую функциональность. Уже в тех или иных структурах, актах, системах деятельности. Т.е. мы говорим «организованность деятельности – цель». А поскольку у нас разные материалы, разные организованности материала, могут играть разные функции в подструктурах деятельности, получается очень сложный язык.
Данилова В.Л. Это я понимаю…
Щедровицкий П.Г. Нее, вот как ты говоришь: «Это я понимаю», это наверное… Понимать с какого-то момента, начинают все. Когда раз 50 повторишь, все начинают то ли понимать, то ли у них начинает возникать иллюзия того, что они понимают. А вот мыслить так чрезвычайно трудно.

Данилова В.Л. То, что мыслить вообще трудно, это я знаю, а вот, смотри, когда я начинаю обсуждать эту альтернативу как альтернативу деятельностного и системного подхода, как два решения проблемы гомогенизации, я обдумываю вопрос о том, насколько на этом месте необходим деятельностный подход. Т.е., например, вот эта онтология единого разума, который вдобавок еще голографически организован – целое отражается в каждой из своих частей, это совсем не то, что отражено в деятельностном подходе.

Щедровицкий П.Г. Почему? Я не понимаю почему? На каком основании ты это утверждаешь? Наоборот, именно потому, что мышление последовательно осваивает разные типы предметностей и накоплен исторический опыт их мыслительного освоения, методологическое мышление получает доступ к различным формам мышления, имеющих внутри себя этот опыт, и получает доступ к любой организованности. И в этом смысле реализуется принцип мирового разума. Что значит доступ? Это и значит: могу мыслить ЭТО. За счет вот этого принципа матрешек.
Данилова В.Л. Под предметностью мы понимаем деятельность. Но ведь это же одна из мелких внутренних матрешек?
Щедровицкий П.Г. Теория деятельности? Или деятельность?
Данилова В.Л. Онтология деятельности и ее выражение в теоретических представлениях.
Щедровицкий П.Г. Ну, подожди, просто в 68-м году он говорил теория деятельности, а в 81-м, он на это уже сказал бы теория мыследеятельности. Какая разница?
Данилова В.Л. Если ты здесь отстаиваешь необходимость какой-то онтологической определенности мышления, деятельности, мыследеятельности и сам системный подход, для тебя важно, и то и другое?
Щедровицкий П.Г. Да, и более того, ты же обязан придать этому единый субстанциональный статус. Иначе ты не можешь сказать, что все это можно мыслить одним способом. Отсюда вот эта предельная формула, что все есть мыследеятельность. Или ее эманации.
Алейник В. Можно еще раз? Как формулируется проблема предметности как общей категории?
Щедровицкий П.Г. Не как формулируется проблема предметности как общей категории, а как мы мыслим то, что не имеет денотата?

В книжечке «Процессы и структуры мышления» на странице 183 Георгий Петрович пишет:

«Для примера я нарисую какую-либо структуру. Скажите мне, где в ней начало и где конец? Вам придется ответить, что в ней нет ни начала, ни конца, она вся дана одномоментно и одновременно, как одно целое, во всей массе своих элементов и связей. Структура имеет определенное строение. Таким образом, подойти к операции, знанию, с точки зрения понятия структуры – это значит начать анализировать ее строение, не заботясь о поисках начала и конца. Схемы, с этой точки зрения, призваны задавать некоторые единицы целостности. Именно поэтому связи между элементами в структурных изображениях имеют несколько иной смысл, чем в словесных описаниях.
Схемы фиксируют некоторые предметы или объекты мысли как одномоментно существующие, как полностью заданные, разложенные на составляющие. Именно появление структурных изображений позволяет описать целое и оперировать с ним как с целым. Ряд отношений, в частности, отношения и связи взаимодействия невыразимы в словесном описании. Связь принадлежит как элементам, так и целому. Переходя от блок-схемных изображений к принципиальным схемам, мы несколько преобразуем их содержание, выражаемое графически. Другими словами, существует большое число разнообразных графических средств изображения структур. Схемой является только такое изображение, правила чтения которого как бы вмонтированы и указанны в самой схеме».

И, собственно, в этом суть рассуждения Канта о схематизмах. Таким образом утверждаю, что в этот период появляется второй тип схем, и в этом смысле схемы научного предмета, вот эти блок-схемы, которые мы видим большой чередой вплоть до работ о методологическом мышлении и очень любопытные прото-блок-схемы, которые, например, приведены в статьях об игре. Там такие смешные блок-схемы. Там положены разные графемы – квадратики, кружочки, ромбики – и на них написаны какие-то слова. Например, написано «игрушки» на ромбике, а на квадратике написано «правила игры». А еще на каком-то квадратике написано «дети», ну, играющие дети.

Данилова В.Л. Если мы различаем форму и содержание мышления, добавим принцип параллелизма, то… а содержание задается вот этой аморфной категорией, толи мышления как деятельности, толи мышления. А в 50-е годы схематический язык заполняет место содержания мышления, выполняет функцию идеальных объектов, а в области формы у нас будет как схематический язык, так и словесный. Скорее даже, словесный. Как ты говоришь, есть много текстов относительно того, как там живут проблемы и задачи, им соответствуют квадратик, на котором написано «проблемы», от него идет стрелочка к квадратику, на котором написано «онтология», тогда у нас эти квадратики помещаются скорее в плоскость содержания. Вот эти многочисленные исследовательские тексты о проблемах, задачах и т.д.
Щедровицкий П.Г. Я не думал в таком повороте. Потому что мне кажется, что… не знаю, я рассуждал несколько иначе. Что схема знания на примере одной конкретной организованности, осознанной позже, деятельности, на основе анализа одного конкретного образования в мире мышления. В последствии получившей категориальную интерпретацию как организованность мышления и деятельности, дает его внутреннюю структуру. А схемы второго этапа, дают нам понятие деятельности, которые заполняются медленно, потому что условием их заполнения является проведение различительной работы по отношению к тем организованностям, которые уже были подвергнуты более глубокому структурному исследованию. Оно другого масштаба, оно, грубо говоря – этап прорисовки структурной схемы знания, раскрытие одного блока, одной структурной единицы в мире мышления и деятельности.
Знание: рисуем квадратик и пишем «знание». В схеме акта деятельности, так и есть. Есть квадратик «знание». Для того, чтобы раскрыть внутреннюю структуру одного квадратика из схемы акта деятельности, понадобилось десять лет. Чтобы провести различение знания от других типов эпистемологических организованностей, понадобилось еще 10 лет. Но внутренняя структура многих из этих организованностей не была раскрыта до такой детальности. У нас нет схемы проблемы. У нас нет схемы цели. У нас нет схемы способностей. Но мы твердо знаем, что знания – это знания, а способности, цели или понятия, например – это не знания. Это организованности другого типа. И поэтому, в этом плане работа шла иначе. Она шла вот такими вот Левиновскими моделями полевыми.