PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 13

Щедровицкий П.Г. Коллеги, я рад приветствовать вас в третьем семестре. Это первая лекция третьего цикла, а вообще тринадцатая. Прежде всего, я попробую подвести некоторые промежуточные итоги предыдущего периода. У меня этому посвящено три параграфа, после чего, мы немного поговорим с вами о выборе последовательности дальнейшего моего движения и перейдем, я надеюсь сегодня, к старту основного содержания по тематике этого семестра. Сразу могу сказать, что я буду весь семестр разбирать схему воспроизводства деятельности и трансляции культуры. Это обусловлено, с одной стороны, систематическими содержательными мотивами, потому что можно было двигаться по обеим линиям. Можно было сосредоточиться как на схеме акта деятельности, так и на схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры. Потому что несмотря на то, что исторически схема воспроизводства появляется не намного раньше, но между ними существует существенная разница в тех семиотических средствах, с помощью которых происходит сама схематизация и последующая категориальная работа.

Плюс, повлияло на мое решение появление у нас еще одного лектора, Виталия Яковлевича Дубровского, который будет читать курс параллельно со мной, хотя и в более ускоренном темпе. Начиная с понедельника шестого числа, по понедельникам, в течение пяти недель подряд. И у меня есть гипотеза, что он как раз сосредоточится в большей степени на схеме акта деятельности, поэтому у вас получится ситуация двойного прочтения. Сначала вам свою версию содержания деятельностного подхода методологического кружка изложит аутентичный представитель самого этого периода работы, а потом, тем более что будет возможность сделать это с учетом того, что он рассказывает, в следующем семестре я буду рассказывать свою версию, уже фокусируясь на схеме акта деятельности. Таким образом, мы сымитируем некоторую дискуссию, коммуникацию, хотя и разорванную во времени. И это было вторым, хотя не менее значимым основанием моего выбора.

§ 30/27 (1)

О системном подходе

Двадцать седьмой параграф называется «О системном подходе».
Шестая и седьмая лекции второго семестра были посвящены попытке реконструкции появления методологической рефлексии, методологической позиции и основ представлений о пространстве методологического мышления в конце 60-х годов. И с такими длинными трендами, вплоть до известной статьи в сборнике «Системные исследования» уже 81-го года. Я не помню, говорил ли я в прошлый раз, что эта статья 81-го года в свою очередь является очень кратким, конспективным курсом лекций, который Георгий Петрович читал в институте общей педагогической психологии в 79-м году. Он так и назывался «О пространстве методологического мышления». Это было пять лекций, к сожалению я пока не могу найти их в архиве, но надеюсь, что все-таки по мере того, как я с ним разберусь, я их найду, и, по идее, их имеет смысл издавать.
При этом я все время подчеркивал, что общее идеологическое обоснование оснований необходимости методологической революции в науке и философии, соседствовало в работе кружка с постоянным интересом к системным представлениям, к системным категориям, выразившемся в программе построения второй категории системы и определению создаваемой методологии как системно-структурной или системной.
В последних лекциях второго семестра, особенно в седьмой, я сфокусировался на идее методологии и методологической организации мышления, на схемах пространства методологического мышления и необходимости обеспечить подобную работу мышления или подобную форму методологической рефлексии особой онтологией – онтологией деятельности, позже мыследеятельности, позволяющей гомогенизировать и превратить в объект рассмотрения фактически все что угодно в деятельности, как организованности некой единой субстанции. И я надеюсь, что вы помните, я достаточно долго двигался от схемы научного предмета с ее простейшей пятиблочной структурой, по мере развертывания, т.е. того, что мы переходим сначала к более сложным схемам научного предмета, потом включаем саму эту конструкцию в еще более сложное пространство. Пространство, где сама наука, в частности научно-предметная форма организации, выступает только маленькой частью более широкого пространства методологической рефлексии.

Где вся эта схематизация, этот принцип блочных схем, где единицами являются ключевые организованности деятельности. Где этот принцип опирается на то, что мы предположили, что все в мире есть деятельность, следовательно, все в мире может быть однообразным образом описано и расчленено на определенные единицы – организованности. А затем положено в некоторое единое, гомогенное пространство в качестве того предмета рефлексии и мышления, в которое, собственно, методология, методологическое мышление упирается и с которым как с базовым содержанием она работает.
Таким образом, методологическое мышление способно мыслить все сквозь призму онтологии деятельности, используя специфический оператор – понятие организованности, которое, как вы помните, смыкает деятельностную и системную трактовки, потому что организованность с одной стороны трактуется как организованность деятельности, а с другой стороны, в системной рассмотрении, трактуется как организованность материала. И само это понятие, я об этом говорил в течение прошлого семестра, выступая таким своеобразным оператором перехода от системной к деятельностной трактовке и обратно, по месту в структуре методологического мышления, похоже, выполняет ту же функцию, что и категория вещи у Аристотеля.
Т.е. все, что нас окружает, может быть протрактованно как особый тип, род организованности деятельности. Организованности одной и той же фундаментальной субстанции. Я указал, что блочная графика возникает как результат введения единой рамки – онтологии деятельности. Деятельности, нарезаемой на единицы, организованности, и эти организованности или блоки имеют как исследовательское, так и проектное происхождение. Они в равной мере могут быть отнесены к опыту и результату эмпирических исследований исторических эпизодов мышления, так и к задачам проектирования новых структур и форм организации мыслительной работы. Они также могут быть протрактованны в рамке идеи существования мирового разума, о которой я также говорил в прошлый раз, цитируя одну из важных лекций Георгия Петровича 81-го года.
Онтология деятельности и теория деятельности, выступают как последнее основание всякой методологии. Георгий Петрович подчеркивает, что ММК создал новую действительность, как бы перпендикулярную к действительностям всех традиционных исследований, в том числе методологических.

Эта действительность была построена за счет использования и соединения двух групп средств – структурных и деятельностных. Фактически, я считаю, что этот фрагмент, эта шестая и седьмая лекция и то, что я сейчас повторяю – ключ ко всему курсу, потому что, собственно, здесь мы имеем дело с сосуществованием онтологической, логической или методологической в узком смысле, как совокупности операций и процедур мышления, и семиотической трактовок в одном флаконе.
Единый мир деятельности или мыследеятельности, описываемый системно, выражается в дальнейшем в особом графическом языке. Я ссылался на Шпета и цитировал одну из его работ, а тот в свою очередь на Канта. И в учении о схематизме Канта Шпет фиксирует, что Кант достигает объединения чувственности и рассудка. Перефразируя это выражение, можно сказать, что в своем учении о схематизации Георгий Петрович достигает объединения чувственности, рассудка и разума. Уже у Канта схема – суть правило, общий прием, метод воображения по которому создается образ к данному понятию. Категории без схем, пишет Шпет, не представляют никакого предмета, лишены живого смысла, и лишь схемы могут доставить этим понятиям отношение к объектам или значениям.
Здесь мы вновь должны вернуться к вопросу о категориях, опять же если вы помните, в предыдущей пятой лекции я цитировал поздние работы Георгия Петровича, где он жестко разделяет предметную форму организации мышления и категориальную. В конце 70-х годов Георгий Петрович в течение нескольких лет стимулирует обсуждения понятий о категориях. Базовый вывод, который в дальнейшем неоднократно повторяется, состоит в том, что мышление начинает, опирается и завершает свою работу категорией. Категория есть основа мышления. Как говорил Георгий Петрович в 84-м году, ядерная часть нашего чистого мышления, категории, – суть всеобщие формы мыслимости. А значит, правила и нормы, определяющие способ работы со знаковыми формами, способы чтения и понимания.

Категория дает понимание, какое строение должна иметь понимаемая форма, если мы хотим выразить в ней определенное содержание. Всякая категория имеет четыре группы организованностей: объекты или представления об объектах; семейство категориальных понятий; пакеты операций и процедур и языки. Соответственно, построить категорию – это значит развернуть все эти группы организованностей и обеспечить синхронизацию эпистемической, в пределе онтологической, семиотической, герменевтической стороны, потому что понятие – суть единица коммуникации и понимания, и операционально-деятельностной проработки. В статье, на которую я тоже ссылался, по-моему в первой лекции второго семестра, в статье Вадима Марковича Розина о схематизации, которую он написал незадолго до второго совещания, Вадим Маркович указывает на тесную связь между развитием системно-структурной методологии и схематизации.
Однако, и собственно прав он в том, что линия проработки основ системно-структурного подхода и линия проработки основных схем глубинно связанны друг с другом. «В основе, – Георгий Петрович пишет об этом в своих рефлексивных заметках 78-го года, – лежит необходимость проработки в логике системно-структурной, категориальной интерпретации самих схем, прежде всего на тот период схемы знания и стоящим за этой схемой представлении о мышлении».
Не случайна и тема лекций 65-го года, с которой, как вы помните, мы начали работу в первом семестре – «Процессы и структуры в мышлении». Интерпретация одной и той же схемы знания (мышления) как процессуальной с одной стороны и структурной с другой стороны, усложняет саму схему, само представление о знании, и в месте с тем требует развития старых или построение новых категорий. Шире, требует создания новых методов категориальной проработки построенных схем и как следствие разработки новых категориальных понятий, фиксирующих схему знания как идеальных объект особого рода.
Остановимся на этом аспекте чуть подробнее. Любая блок-схема зиждется на разделении материальных частей и их связей. Как мы уже н однократно подчеркивали, они живут в разной логике и разном времени. Каждый составной, простой знак, который мы рисуем как составляющую схем может интерпретироваться чисто натурально, как изображение отдельного предмета.

Например, «Х» в схеме знания изображает объект оперирования, «дельта» изображает операцию, «стрелочка» изображает процедуру замещения операции с объектом, а «(А)» изображает тот знак, который замещает соответствующую операцию. В то же время, каждая организованность, элемент в системе фиксирует и выражает иное, чем если бы мы брали его по отдельности или сам по себе. И мы оказываемся в плену у сети функциональных определений, где каждый элемент определяется через его отношение к другим и совокупности к своим связям с целым.
Итак, с одной стороны, каждая графема может быть прочтена как отдельный элемент языка, с другой стороны, она есть суть элемент целого и рассматривается и трактуется через те связи, в которые она включена. Категория системы задает новый способ интерпретации каждой организованности, фактически новый способ выхода на объект. Объективация элемента радикально отличается от объективации каждой организованности по отдельности. Каждый знак, таким образом, обозначает, с одной стороны, самостоятельный объект, а с другой стороны, элемент некой системной целостности, границы которой так же должны быть проведены. И от того, где мы ее проведем, во многом зависит способ последующей интерпретации каждого элемента. Значит, в традиционной структурной тематике существовало еще одно понятие, к которому нам еще придется возвращаться – это понятие единицы (в отличие от элемента). И собственно игра все время идет на том, что мы, меняя границы проводимой целостности или схватываемой целостности, мы каждый раз вынуждены переинтерпретировать все те элементы, которые составляют материальную часть этого знака – потенциального объекта. И вот эта игра на смене границы с переинтерпретацией, при этом с сохранением возможности для слушателя или для того, кто понимает, удерживать натуральную интерпретацию каждой графемы как самостоятельного объекта, собственно и создает гигантское поле для развития представлений. Таким образом, мы, указав на проблематику системно-структурной проработки схем, которые исходно кладет Георгий Петрович, мы возвращаемся к вопросу о самой схематизации.

§ 31/28

О схемах и схематизации

Схема, в отличие от словесных текстов, есть та знаковая форма, которая позволяет нам строить и осуществлять системно-структурное мышление и системно-структурное понимание. Этот тезис может иметь и обратное прочтение. Системно-структурное мышление в чисто словесном языке невозможно. Это один из нетривиальных выводов работы Аристарха Самосского, которого мы читали, но такого вывода в тот момент не делали. Соответственно, к этому требованию подбирается графика или точнее графический материал знаковой формы. В существующих изобразительных формах она должна фиксировать сосуществование и связь частей единого и целого содержания. Во всяком случае гипотетически полагаемого как единое и целостное.
Поэтому весь вопрос о дальнейшем развитии графического языка СМД-методологии можно перевести в обсуждение соответствий между категориями, общими значениями и графикой, в которой фиксируется содержание того или иного категориального типа. Схемы, как мы уже сказали выше, призваны задавать определенные целостности. Именно поэтому связи между элементами в структурных изображениях имеют иной смысл, чем в словесном описании. Ряд отношений, в частности отношение связей взаимодействия, невыразимы в словесном описании. Связь принадлежит как элементу, так и целому. Схема фиксирует некий предмет мысли как одномоментно существующее, как полностью заданный гипотетически целостный объект, разложенный одновременно на ключевые составляющие.
Первоначально понятие структуры было лишь развитием представления о строении. Здесь мы с вами возвращаемся к той интерпретации понятия о схеме и схематизации, которые давали изначально в самой первой лекции. В самом простейшем случае схема есть лишь средство удержания разнообразного и часто весьма разнородного материала мышления средство его предварительной организации. Вы наверняка помните это рассуждение: схема суть трафарет.

На первом шаге нашего рассуждения я говорил о том, что при такой трактовке схема есть аналог гипотезы и ее основная функция – в организации сознания и деятельности исследователя. Более подробное обсуждение системно-структурных категорий однозначно указывает нам на то, что эта функция схемы, т.е. быть трафаретом для вырезания и группировки определенного материала мышления, более узко – исследования, есть лишь частный случай более сложных и глубинных отношений в мышлении.
Речь идет об отношениях между категориальными структурами чистого мышления и материалом мышления, в том числе эмпирическим материалом в исследовательских процедурах, но также смысловым материалом герменевтического или понимающего исследования, или того, что было в свое время по материалам анализа работ Галилея названо мысленным экспериментом.
Между материалом мышления, группируемым первоначально в самом общем виде, без связей и категориальными средствами, всегда существует рассогласование и зазор. Суть в том, чтобы так менять схему, чтобы ее формально проработанное содержание стало соответствовать материалу. Вместе с тем можно предположить, что для разных типов мышления и для разных интеллектуальных стратегий это соотношение должно носить совершенно различный характер. Так, для исследования данное несоответствие является питательной почвой развития представлений. Исследование всегда в этом смысле работает на несоответствии того, что мы берем на уровне материала и того, что мы берем на уровне категориальной структуры. Между ними должен быть разрыв. Более того, суть в том, чтобы был разрыв, и этот разрыв двигает само исследовательское мышление вперед, потому что он заставляет, с одной стороны, менять характер материала, с другой стороны перестраивать категориальные структуры. А вот в проектировании наоборот: материальные элементы подбираются по признаку максимального соответствия требованиям функциональной структуры. Здесь же заложена природа технических и проектных идеализаций, которые призваны элиминировать в материале все несоответствующее задачам инженерно-технического действия.

§ 32/29

Итоги первого периода работы ММК

Подводя итоги первого периода работы Московского логического кружка, можно выделить ряд ключевых результатов этого этапа. Во-первых, введено двухплоскостное представление знания.
Во-вторых, разделены статические структуры – знание с одной стороны и процессы мышления. Введено исходное понятие о мышлении. Мышление суть оперирование со знаками с целью и в контексте решения практических задач. Чуть позже трактовка мышления как параллельного движения в двух плоскостях – работа с объектами и работа со знаковыми формами. Еще позже, в мыслекоммуникативный период Георгий Петрович будет считать, что с позиции предметника само это различение аналогично различению значения и смысла. Об этом будем говорить специально, но через годик. Поставлен вопрос, возможно ли в мышлении существование других элементов помимо многоплоскостных структур замещения. Например, смысл, проблема. Данное направление на этом этапе не получило необходимого развития. Как мы уже говорили выше, в этом контексте сначала неявное, а потом и явное использование приобрело понятие системы. Процесс, структура, механизм, материал.
В-третьих, дана операциональная реконструкция содержания знания, развертываемого по уровням. Введено представление о замещении и принцип слоистого строения знания. В этом контексте, введено представление о знании как проекции, сформулировано противопоставление объекта и предмета. Предметы, в дальнейшем шире, предметные формы организации и деятельности квалифицированы как первая и основная реальность. На большом эмпирическом материале науки и философии прослежена эволюция, сценарии эволюции, понятие о предмете, совокупность представлений о научном предмете.
В-четвертых, введено базовое утверждение о внесубъектности первой формы существования мышления и знания. Выстроена оппозиция психологизму и концепции умственных действий.
В-пятых, последовательно проведено разотождествление с понятием познания. Выстроена оппозиция гносеологизму, сформулирован отказ от схемы «субъект-объект». Предметный подход противопоставлен схеме «субъект-объект» и гносеологии в целом.
В-шестых, сформулировано разделение языка и мышления. Между языком и мышлением установлены определенные связи.
В-седьмых, введено представление о различных организованностях мышления.

В-восьмых, в общем и в целом введены исходные представления о процессах и механизмах развития различных организованностей, таких как понятие, знаки и прочее. В основном, речь идет о так называемых эпистемических организованностях. При этом развитие рассматривается как своего рода предлогическая форма синтеза знаний. Возникает гипотеза, что предшествующие формы мышления лишь частично перерабатываются, но во многом остаются в снятом виде и, тем самым, образуют этажи внутри нашего мышления. Генетическая интерпретация многоплоскостной схемы знания параллельно со структурной и систематической. Стоит подчеркнуть, что с точки зрения Георгия Петровича в этот период мышление, без сомнения, участвует в производстве знаков. Однако, не только мышление. Мышление, скорее, производит сами системы замещения, во многом используя знаковый материал, наработанный, в том числе, за счет других, не мыслительных способов его производства. По этим системам, как по строительным лесам, движутся соответствующие процессы – процессы мышления. Кроме того, сами эти организованности, захваченные процессами эволюции и развития и, наконец, это развитие происходит как по правилам массовой деятельности, так и за счет индивидуальной деятельности, индивидуального сознания и индивидуализированных форм мышления.
Главными вопросами остается: первое, взаимоотношение между предметными и операциональными организованностями, и второе, между внешними для мышления и внутренними организованностями. Это и есть основная проблема блок схемных изображений, таких как схема акта деятельности или схема научного предмета. Ну и механизм, за счет которого то, что сначала трактуется как лежащее снаружи, потом попадает внутрь. Помните, когда я проходил по эволюции схемы научного предмета, от пятичленки до семи-девятичленки, то сначала «проблема» рисуется за рамками, она как бы принадлежит иному миру, принадлежит контексту, а потом втягивается внутрь и трактуется как специфический блок данной структуры, т.е. какого-то определенного научного или технического предмета.
В этом контексте стоит еще раз напомнить о трех ипостасях мышления: истинности (устремленность на объект), целеустремленности (устремленность на задачу) и соответствие норме. В какой-то момент было выяснено, что одним из характернейших моментов мышления является целеполагание и целеустремленность, которые фиксируются в виде установок на решение определенных задач и самих задач.

На следующем этапе мышлением окажется только такое замещение (я повторяю, мы уже это обсуждали) объекта знаками и только такое оперирование с объектами, которое соответствует нормам, т.е. определенной парадигматике. Тогда отношение норма-реализация становится важнейшим конституирующим принципом самого мышления. От желания получить нормативное представление о мышлении ММК последовательно переходит к реконструкции, исследованию, проектированию норм самого мышления, отношение к объектам и проблематика истинности как бы погружается внутрь. Сначала отношения целеполагания и целеустремленности, задачи, а затем вся эта система погружается внутрь проблематики нормировки. Именно поэтому мы в этом семестре сосредоточимся на схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры.

Ответы на вопросы

Верховский Н. Можно еще раз про блок соответствия нормам?
Щедровицкий П.Г. Это будет весь семестр.
Верховский Н. Потому что про целеполагание мы как бы…
Щедровицкий П.Г. Ну, про целеполагание надо удерживать, потому что мы потом к нему вернемся. Через акт деятельности, вернемся к переинтерпретации.
Ищенко Р. В этой триаде требований к мышлению, истинность, целеустремленность…
Щедровицкий П.Г. Это не требование. Знаешь, ипостаси – более правильная форма, потому что признак есть результат. Когда мы положили объект, мы приписали объекту некую характеристику, которая выступает как его признак. А пока объективация не завершилась, признаков нет, потому что у нас все время плывет граница. В этом смысле традиционная логика, которая работает в такой денотативной форме, она не может работать, поскольку у нас не понятна граница объекта. В этом вся суть. Собственно, системно-структурный подход – это подход, возникший из понимания неопределенности и мерцания границ объекта.
Абасов С. Это же и критерий. Таким образом, мы отделяем мышление от чего-то другого. Если соответствует этим трем критериям, значит – это мышление.
Щедровицкий П.Г. Но смотри, если мы берем всю длинную историю, то – да, это похоже на трактовку Георгием Петровичем в логике восхождения от абстрактного к конкретному, как это было в капитале Маркса. В первом томе товары продаются по стоимости, во втором они не продаются, или в третьем... А потом, как известно, четвертый и пятый он не написал, а там про мировую экономику и там вообще все по-другому. В этом смысле, можно так проинтерпретировать ход ММК. После полагания в центр мышления проблемы устремленности на объект и борьбы за истинность они поменяли клеточку, вынули традиционное полагание, положили туда операциональную структуру, потом на нее наслоили нормативную, а потом на нее наслоили истинность. Проблема онтологии оказалась не первой в движении, а последней. Она оказалась завершением восхождения. Но как только мы этим завершаем восхождение, мы все меняем, потому что в традиционной философской трактовке есть проблема соответствия объекту, а в такой трактовке онтологическая работа – это совершенно другое. Это не та онтология, которая была метафизикой, а потом стала онтологией у Гартмана.

Она совершенно иначе относится к проблеме бытия, реальности. Она в другой конструкции. И в этом смысле можно сказать, что это последовательность трактовки мышления. Движение от одного понимания к другому, но с сохранением как и любое восхождение. Восхождение же не отменяет клеточку, второй шаг не отменяет первого, он погружает первое в новый контекст.
Ищенко Р. Я продолжу. Скажем, чье-то мышление вдруг оказалось не нормативно, но истинно и целеустремленно, нельзя ли предположить, что оно все равно мышлением остается?
Щедровицкий П.Г. Смотрите, все время игра с границами. Георгий Петрович говорит, что даже то, что нами квалифицированно как мышление в этой конкретной ситуации, но не воспроизводится, т.е. не прошло цикла нормировки и последующего перевода в норму – не мышление.
Ищенко Р. А названия тогда нет для него? Что это?
Щедровицкий П.Г. Ну, не знаю. Напишите «мышление» с маленькой буквы и с большой.
Ищенко Р. Но штука тоже ценная.
Щедровицкий П.Г. Да, штука тоже ценная – мышление с маленькой буквы. Как бы по всем характеристикам вроде как мышление, но в циклы исторического развития не попало. Потеряло основу для воспроизводства и умерло вместе с этим человеком, который нес его не через норму, а нес его через уникальную конструкцию способностей, личных техник и прочее.
Вопрос Одноразовое мышление.
Щедровицкий П.Г. Ну да, одноразовое.
Сорокин К. При этом четко подразумевается связь нормативности с этой ситуацией, когда не пошло в историю?
Щедровицкий П.Г. Обсудим, не бегите вперед.
Верховский Н. До этого, когда вы перечисляли, что было сделано, было введено представление о мышлении как об оперирующем со знаками. А мышление как о чем? Как о чем оперирующем со знаками? Как о системе… какое существительное стояло?
Щедровицкий П.Г. Мышление суть оперирование со знаками с целью и в контексте решения практических задач.
Верховский Н. Оперирование здесь и есть существительное?
Щедровицкий П.Г. Да.
Верховский Н. И еще один вопрос, тоже справочный. А понимание того, что мышление не принадлежит человеку, оно в этот момент уже было? Или это продукт более поздний?

Щедровицкий П.Г. В этот момент – да. Я сейчас говорю только об итогах первого этапа. То, что восемь пунктов, плюс девятый в примечаниях, это итоги первого этапа. Грубо говоря, 60-й год.
Верховский Н. Я пытаюсь для себя уяснить, если они разделили в тот момент мышление как нечеловеческую сущность, положенную вовне, не принадлежащую конкретному человеку, у них, само собой, должна была появиться проблема – каким образом оно существует? А этот человек, которому оно не принадлежит, как он с ним взаимодействует?
Щедровицкий П.Г. Точно естественно. Поэтому появление фигурки человека, и эта вся линия с актом деятельности, которая на самом деле очень интересна (дальше будем про это говорить, я просто чуть-чуть забегаю вперед), которая на самом деле членит деятельность (если представить себе структуру акта) по диагонали – на объективированные организованности и субъективированные организованности. И на самом деле – вся суть в этой границе. Потому что нельзя думать так, что деятельность идет по пути постоянной объективации. Потому что как только мы делаем шаг в объективации и усложняем структуры, существующие в объективированном залоге, у нас резко усложняется система субъективации.
Ковалевич Д. что они говорили про субъективацию?
Щедровицкий П.Г. Георгий Петрович в 84-м году говорил, что мы, методологи, впервые создали методологию, обслуживающую процесс субъективации. Мы отказались от объектно-ориентированной методологии и перешли к субъективировано-ориентированной методологии. Мы стали создавать машины, поддерживающие субъективацию – дополнительно, перпендикулярно к структурам деятельности. Что и выражается в этой нигде не прочерченной пунктирной границе, которая, если вы представляете схему акта с человечком, она делит вот так (по диагонали). Здесь внизу операции с материалом, а здесь вверху, иногда рисовали треугольнички какие-то, типа личные знания, проблемы, которые на границе. Проблемы очень субъективны сами по себе, каждый раз, когда мы пытаемся объективировать содержание проблемы, обычно получается какой-нибудь швах. Что вы сейчас и переживаете в своей непосредственной работе.
Сорокин К. А вот позиция объективации, субъективации, она более поздняя?

Щедровицкий П.Г. Поздняя, поздняя. Ребята, я же отмечаюсь чуть-чуть на вырост, чтобы удерживать определенный контекст рассуждений.
Верховский Н. А в этом смысле, вы же говорили, что двигаетесь не хронологически, вот это разделение на…
Щедровицкий П.Г. Я написал, что трудность дальнейшего движения заключается в том, что с 60-го года чрезвычайно трудно двигаться становится хронологически. Более того, в этот момент резко расходится логика публикаций и реальной работы. До 60-го года, в общем и целом мы можем сказать, что с опозданием на два, два с половиной, максимум три года, все, что нарабатывалось, в очень сжатой и компактной форме публиковалось. С 60-го года эти жизни начинают резко расходиться. Во-первых, продолжают публиковаться старые материалы и их можно встретить в публикациях 62-го, 63-го, 65-го, 67-го, но это наработки конца 50-х годов. Одновременно не публикуется в силу ряда проблем, особенно с 68-го года, новые наработки, а кое-что публикуется, но публикуется плохо. Поскольку архива у нас нет, то работа чрезвычайно затруднена.
Верховский Н. Я опять в справочном режиме. По вашей интуиции, вы же в этих архивах выросли, схема акта и работа с актом деятельности появилась как следствие появления схемы воспроизводства деятельности и трансляции культуры?
Щедровицкий П.Г. После, она появилась после. Я сейчас про это буду рассказывать.
Верховский Н. Тогда вдогонку второй вопрос. А с культурой…?
Щедровицкий П.Г. Не спешите ребята, все получите.
Волков А. Я не присутствовал на первых лекциях. Возможно, это все понимают, но ты указал, что онтология мыследеятельности обеспечивает… Я правильно услышал? Что имеется в виду?
Щедровицкий П.Г. Не знаю, это надо смотреть текст, я сейчас не готов восстановить. Может она и правда обеспечивает, но что именно я имел в виду, не помню. Первые десять минут я ничего не читал, поэтому возможна всякая отсебятина.
Волков А. А еще раз. Вот то, что Коля спрашивал. Здесь понятие практических задач, оно важно?
Щедровицкий П.Г. Да, так Георгий Петрович фиксировал.
Волков А. Т.е. есть класс не практических задач?
Щедровицкий П.Г. Не знаю, есть ли такой класс, но поскольку мы много читали ранних работ, 53-й, 54-й год, когда программа и т.д. и т.п., то там народно-хозяйственный аспект очень присутствует. Поэтому слово «практический» в этот период скорее не соотносится впрямую с тем разделением теории и практики, техники и практики, которое ты застал.

В более поздний, рефлексивный период. А в начале там все более банально, скорее в русле решений съездов и пленумов ЦК КПСС. Народно-хозяйственные – они же практические.
Волков А. Т.е. бывает класс не практических задач?
Щедровицкий П.Г. Т.е. учебных.
Волков А. Таких, в которых оперирование со знаками не будет трактоваться как решение практических задач.
Щедровицкий П.Г. Отдельная линия, боюсь, что мне придется на это потратить весь пятый семестр. Вот на это. Потому что соединение двух линий – педагогической и психологической – есть отдельная проблематика, которая в схеме акта деятельности осталась недовыраженной. Кстати, думаю, что Дубровский как раз про это и будет читать. Он будет читать на стыке представления об акте деятельности и представления об индивидууме и индивидуализации деятельности, потому что это та тема, которой он всю жизнь занимался в Кружке. И думаю, что за 25 лет в Соединенных Штатах ничего не поменялось.
Волков А. Это понятно, а ты субъективацию и индивидуализацию сейчас…
Щедровицкий П.Г. Я буду обсуждать в пятом семестре это.
Волков А. … резко различаешь?
Щедровицкий П.Г. Да, разделяю. Я их не резко различаю, но различаю. И экземплификацию. Я разделяю субъективацию, индивидуализацию и экземплификацию. Это разные тренды развития мышления и мыследеятельности.
Ковалевич Д. А антропология – это про что из этих трех?
Щедровицкий П.Г. Хороший вопрос.
Верховский Н. Это попытка собрать из этих трех что-то общее.
Щедровицкий П.Г. Ну, да. В большей степени про субъективацию антропология, но с захватом и того и другого. Потому что субъективация имеет… Помните историю, как во время войны русские ворвались в деревеньку и в здании местной школы в подвале, нашли подвешенного на дыбу, но живого советского солдата в форме летчика. Он весь такой несчастный. Они ему плеснули водой, привели в себя и спрашивают: «Ну что? Что?». Он им сказал: «Учите материальную часть».
Верховский Н. Хотел небольшой комментарий в сторону практичности. Здесь практичность проявляется, как мне кажется, не столько вследствие народно-хозяйственной механики, а вследствие того, как схема двойного знания нарисована. Там оперирование со знаками в верхнем слое, а практические задачи, это все что внизу. В этом смысле они там…

Щедровицкий П.Г. Они подразумеваются там. Внизу где-то. Неизвестно где. Хотя при этом, на этом периоде, обратите внимание, мы этого касались, существует знак равенства между преобразованием объекта из одного состояния в другое, которое суть низ схемы знания. Мы же схему знания можем перерисовать не вот так вот, а по-другому. У нас тогда будет Х, дельта, А, игрек. И мы можем сказать, что через оперирование со знаком, мы меняем совокупность знаний – объект. И это уже практический статус. Мы уже практикой занимаемся. Мы уже почти копаем лопатой.
Волков А. Я тебя поэтому и спросил. А не практические задачи?
Щедровицкий П.Г. А не практические задачи – например, учебные. Любовь ваша к пятому семестру меня радует, потому что есть шанс, что вы дослушаете.
Волков А. Ты много депозитов делаешь в пятый семестр, при нынешнем финансовом кризисе это рискованно.

§ 33/30

(...)

Щедровицкий П.Г. Двинулись дальше.
Я нашел такую вот нетленку. Буду ее читать целиком. Это я к тому, что мы уже от печатных текстов перешли к непечатным. Это заметки, которые называются «Заметки после доклада на системно-структурном семинаре 17 марта 1972 года. Этапы формирования и развития деятельностного подхода». Читаю целиком, почти без остановки.

«В период с 1953-го по 1962-й, теория деятельности и деятельностный подход не создавались и не строились нами. Они получились сами, ходом естественного развития наших теорий по мышлению и содержательно-генетической логике. Чтобы понять этот процесс, надо учитывать схему, предложенную Вадимом Розиным, которую я, весьма нечленораздельно изложил на первом заседании, посвященном этой теме. Сейчас я постараюсь изложить этот момент по-другому. Проводя теоретическое и эмпирическое исследование…»

Кстати, имеется в виду, что вот так он и работал. Каждый день он порождал какое-то количество таких заметок разной степени артикулированности, но многие из них представляют собой вполне законченные тексты. Компьютеров не было, писал он от руки, поэтому все так весело.

«…проводя эмпирические и теоретические исследования мышления, мы постоянно рефлектировали свою работу. Это было необходимое следствие принятых у нас коллективных способов работы! Одни предлагали новые ходы мысли, другие их не понимали, старались понять, рассказывали, что они не поняли и чего не понимают, почему не понимают, а те, кто понял, старались объяснить, что именно и как они поняли.
Таким образом, роль тех, кто не понимал новых шагов, была более важной и более продуктивной, во всяком случае в окончательном оформлении результатов. В дальнейшем мы много размышляли над особенностями нашей работы, пришли к выводу, что это всегдашняя и всеобщая форма существования мышления и постарались извлечь из этого наши принципы, понятия и представления.

В частности, размышления над отношениями между исследовательской работой в области мышления и рефлексивном осознании этой работы, спроецированном также в план истории мышления, позволили Розину выдвинуть предположение, что можно представить эти два типа работ как самостоятельные системы и организмы. Остается правда вопрос, как мы должны представить отношение между ними: как взаимодействие или как ассимиляцию? Но ответ на него определяется другими, последующими соображениями».

Дальше рис.1 и рис.2.

PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 13

И, наконец, нарисован третий рисунок, где внутри человечек с табло и две стрелочки: одна идет внутрь, а вторая через границу, на саму эту систему.

Есть и еще вариант, собственно, вот этот третий, задаваемый психологистической трактовкой рефлексии, но он наименее интересен, ибо не содержит в себе зародыша расщепления деятельности. «Рассмотрим в этом плане те изменения представлений и методов работы, о которых я рассказывал на предшествующих заседаниях. В метаслое употребляется слово «деятельность». Оно имеет очень неопределенный смысл и не имеет самостоятельного, четко определенного содержания.

В смысл слова «деятельность» входят самые разные смыслы, которые могут развертываться ветвящимися деревьями. Я описывал этот процесс в 54-м – 59-х годах, в частности, в серии сообщений об атрибутивном знании, когда говорил о знаке сокращения. Именно поэтому не имеет смысла искать точно объективное и операциональное содержание слова деятельность самого по себе и его исторически понятной традиции.
В месте с тем, в данном частном, специфическом контексте слово «деятельность» получает очень определенное, но частное и новое операциональное содержание. Это содержание существует в наших способах и приемах анализа мышления. Поэтому я не могу сказать, что это определенное объектное содержание. Объекта пока нет, ибо в данном контексте только мышление рассматривается, а следовательно, и существует как деятельность. Здесь нет еще деятельностного подхода в современном смысле. Здесь есть только особый способ анализа мышления, заключенный в задаче соотнесения двух планов описания знаний и операций. Все, о чем было сказано, существует в первом организме, но в месте с тем сама задача анализа объектно-эмпирическая, и формальные характеристики двух планов и все остальное осознается и схематизируется во втором организме. На первом этапе все это осознается и схематизируется именно так, как оно и существует: как прием и способ нашей работы в исследовании и описании мышления. Поэтому все схемы суть методические схемы нашей работы. Но по своему строению это многоплоскостные и многослойные образования, поскольку сама деятельность в анализе мышления многоплановая и многоплоскостная. Так мы получаем:
1. Установку на объединяющую модель мышления.
2. Схему теоретического анализа каждого пласта в моделях
3. Схему анализа каждого плана в эмпирическом материале.
4. Схему анализа каждого плана в категориальных характеристиках.
И, исходя из этих плоскостей исследования в области теории

мышления, это, так или иначе, отражается в наших схемах осознания.

И эти схемы, таким образом, могут фиксировать проблему синтеза двух предметных представлений и поиск соответствующих предметных моделей. Изменения в эмпирической или категориальной трактовке знаний и операций, наконец, сопоставление и соотнесение самих категорий структуры и процесса. При этом, складывается весьма характерная, расходящаяся центрация рефлексивных представлений в плане их предметных и категориальных характеристик. На уровне предметных моделей все центрировано на операциях и соответственно, когда мы употребляем слово «деятельность», то это всегда означает, что приоритет отдается именно операциям, т.е. процессам. А знания и структуры есть нечто вторичное, создаваемое и определяемое процессами. Но одновременно эмпирическое и теоретическое исследование процессов мышления, в частности в форме процессов решения задач, приводит к парадоксальным на первый взгляд выводам, что:
1. Решение задач не является процессом в прямом и точном смысле слова.
2. Даже, если нам удается разложить решение на операции, то они не могут быть собраны в процесс, в точном смысле этого слова. Т.е. по схемам этой категории.
3. В решении задач или в мышлении операции являются отнюдь не главным. Их вообще не имеет смысла рассматривать вне других компонент мышления – таких, как задачи, проблемы, знания.
А главное, что в мышлении, также как и во всякой инструментальной деятельности решающей является структура: (исходный материал – продукт) – средства. И между всеми этими компонентами существуют зависимости, которые превращают мышление в системно-структурное или гештальтное образование. Таким образом, в анализе мышления главной оказывается категория системы и структуры, а совсем не категория процесса. Именно на ней в дальнейшем должен строиться весь анализ.

А сама категория процесса должна быть преобразована в более общую категорию кинетики, которая должна быть включена и введена в категорию системы.
Итак, анализ мышления как деятельности есть анализ его как системы, в которой увязаны структурные и процессуальные характеристики. Если бы я рассматривал историю формирования и развития наших представлений о мышлении, то я должен был бы обсудить все это подробнее, но в русле анализа теории деятельности и деятельностного подхода этого достаточно. Но кроме этих, кардинальных и захватывающих буквально все изменения в ходе этих исследований по разным линиям накапливается материал, который дополнительно очерчивает и определяет всю проблему.
С одной стороны, уточняется состав основных блоков методических схем, а с другой, ищется та целостная конфигурация, которая должна создать общий абрис структуры и системы мыслительной деятельности – т.е. мышления как деятельности. Фиксируется множественность актов речи-мысли. Ставится вопрос, как возможно описание их в виде единого предмета? Это работы, которые шли с 53-го по 58-й год. Вводится представление о процессе развития мышления, о развивающейся системе. И ищется такое представление о развитии, которое могло бы быть наложено на множественный объект. В ходе этих поисков, в 1958-м году, вводится схема кругооборота средств и продуктов.

Здесь уже есть отношение использования средств, неявно реализация – момент новообразования, учитывающий влияние условий и задач...»

Вот эти вот полукруги – это задачи сверху и условия снизу.

«…рефлексивное выделение новых средств путем сопоставления с уже имеющимися, а, следовательно, неявный момент переноса их и систематизации. Значит, будущая схема воспроизводства здесь уже есть. Есть все ее элементы и связи. Но, вместе с тем, ее еще нет. Она не видна. И это по-прежнему схема развития мышления, а не схема деятельности.
Более того, в период с 58-го по 1962-й год эта схема обсуждается в разных планах и анализируется. Выясняется, в частности, что в ней представлено несколько разных линий и процессов развития. Развитие средств, как таковых. Это одно. Развитие всей системы, включая продукты. Это другое. Кстати, замечание по поводу использования уже существующего, в частности идеи Выгодского. Кроме того, выясняется, что средства бывают разными, соответственно, они по-разному организованны. Если это будут знаки, то будет одна линия развития. Если знания, то другая. В этой связи много обсуждается отношение материала знаков и их организации к использованию или употреблениям знаков, что все чаще и чаще называется деятельностью.
Здесь «деятельность» употребляется в прежней ориентации на операцию, кинетику, но вместе с тем эта кинетика получила уже свое знаковое, модельное выражение в виде связей и стрелок. По сути дела, уже появляются попытки видеть в этой схеме акты мыслительной деятельности, производство продукта и рефлексивного выделения средств. Вадим Маркович Розин выступает с большим докладом о связи функционирования и развития в этих схемах. Он буквально накладывает на эту схему схемы актов мыслительной деятельности. Но все равно это все лишь схемы анализа мышления. И деятельности, как таковой, нет, поскольку нет модельного процесса, который не мог бы быть истолкован как мышление, и должен был бы истолковываться как нечто совершенно особое, как деятельность сама по себе.
Деятельности нет, пока Владимир Александрович Лефевр не произносит сакраментальных фраз – это не развитие мышления, это и есть деятельность. Деятельность должна передаваться от поколения к поколению, должна быть схема трансляции деятельности. Именно с этого момента, деятельность перестает быть только методической схемой, а становится особым реальным, теоретическим предметом. Но этот момент и все что с ним связанно, требует специального, более подробного обсуждения.

В самом тезисе, что деятельность передается или транслируется, было заключено много тонкостей. Если брать этот тезис сам по себе, можно понимать его так, что деятельность наподобие вещи передается как бы из рук в руки. Но деятельность не вещь. Благодаря предшествующему анализу, мы знали и понимали уже, что деятельность – система, составленная из многих разнородных процессов и имеющая структуру. Правда, эта структура могла трактоваться как нечто статическое и безвременное. С этой точки зрения она могла быть уподоблена вещи, но, в месте с тем, уже в то время мы хорошо понимали, что такое представление системы дает лишь одну ее проекцию. Это представление, обязательно должно быть соотнесено с другим – генетическим, процессуальным. По сути дела, кинетика, процессы должны были быть наложены на структуру, должны были совпадать с нею, а не обнимать их.
Иначе говоря, мы понимали в то время, что структуры и процессы – это лишь разные изображения одного и того же, и по «объему» они должны были совпадать. Поэтому тезис, что деятельность должна двигаться, что она транслируется, сформулированный Лефевром, был переосмыслен формально, в духе указанной выше схемы, т.е. на этой схеме как на модели, в том плане, что эта схема – движение трансляции – и есть деятельность. Не деятельность движется, перемещаясь, а это движение и есть деятельность. И еще точнее, это движение, оно было названо после нескольких простых трансформаций: воспроизводством с трансляцией задает и конституирует самую общую, скелетную структуру системы деятельности.
Все, что существует в деятельности, должно удовлетворять этому процессу, подчиняться ему, нести на себе его печать. Именно это положение было самым рискованным, именно оно было не понято тогда и остается непонятным сейчас многим, участвовавшим тогда в работе Кружка, даже теми, кто, казалось бы, стоял у истоков разработки этих идей, участвовал в их создании. В процессе разработки схемы воспроизводства и трансляции было создано много интересных понятий, поставлено много проблем, были введены многие важные следствия. Самое главное – это то, что были созданы схемы, необходимые для модельного развертывания предмета и метод этого развертывания. Это значит, что была создана конструктивная идеальная действительность принципиально нового типа.

Эта действительность охватывает с определенной стороны все, что существует в нашей человеческой реальности, ибо процесс воспроизводства и трансляции культуры охватывает все, и все существует в социальном смысле лишь в той мере, в какой оно включено в процесс воспроизводства деятельности.
Именно поэтому мы говорим, что теория деятельности есть основная научная компонента методологии. По этой же причине мы говорим, что теория деятельности есть непосредственное основание всех социальных, гуманитарных и исторических наук. Это означает, в частности, что теория деятельности должна охватить и ассимилировать весь их материал и должна быть такой, чтобы охватить и ассимилировать этот материал».

И эта идея еще раз может быть изложена с опорой на главу цикла лекций «Процессы и структуры в мышлении». Поднимите руку, кто читал это? О, было два, уже стало пять. Хорошо. Значит, это шестая лекция, которая называется «О решении задач и механизмах трансляции деятельности». На странице 218 Георгий Петрович пишет:

«Двигаясь этим путем, мы обнаружили, об этом я подробно рассказывал на прошлой лекции, что рассуждения напоминают строительство здания. Если ваше здание строится из кирпичей, в одном случае, а в другом случае из больших блоков, то при одном и том же внешнем виде здания, вы должны будете осуществить две совершенно разные работы. Точно также, при решении задач, при одном и том же продукте оно будет существенно разным в зависимости от того, из чего вы складываете это решение: из отдельных кирпичей или из больших блоков, фрагментов оперативных систем.
Каждый блок, как мы уже обсуждали, как бы свертывает в себе предшествующую деятельность. Естественно, что если мы собрались строить наше здание из больших блоков, а блоков под руками не оказалось, а есть только кирпичи, то мы должны, образно говоря, на время оставить первую линию сборки из этих блоков, и должны начать изготавливать сами блоки. Благодаря этому, наш процесс решения начинает ветвиться. И так может происходить на каждом шаге процесса. Общий вывод таков: в зависимости от того, каким строительным материалом мы владеем, из каких блоков мы будем строить рассуждение, наш процесс будет принимать тот или иной вид.

Мы приходим к исключительно важному и принципиальному различению. Рядом с построенным нами решением или текстом должен быть еще арсенал или резервуар, в котором находится материал и средства нашей деятельности. Таким образом, мы приходим к новым группам проблем. Первое – что такое сами эти средства. Какие виды их существуют. Второе – что представляет сам процесс и механизм построения решения на базе этих средств. Процесс собирания решения и, соответственно, текста как его проекции. Третий важнейший результат заключается в том, что мы поняли, что сами операции ни в коем случае не могут быть представлены в виде переходов от одних знаний к другим знаниям. В процессе рассуждения обязательно участвует объект. В любом целостном рассуждении мы всегда преобразуем, так или иначе, деятельные объекты.
Очень часто мы, кроме того, как бы движемся по их структуре. Расчленяем объекты, например, в треугольнике выделяем его стороны. Добавляем новые структурные элементы и т.д. Таким образом, на передний план выдвинулись объекты, и стала понятна важность анализа их структуры. Характерно, что когда мы говорили об операциях, у нас не было проблемы движения по объектам. Мы никогда не говорили о структуре объекта. В-четвертых, мы поняли, что нам не удастся схватить принципы и способы организации или соединения отдельных операций в сложной цепи структур. Например, при анализе рассуждений Аристарха мы выяснили, что цель работы состоит в том, чтобы построить последовательную цепочку связей и переходов между разными величинами. Это была та система переходов и связей, о которой мы говорили в первом пункте. В определенном аспекте такая цепь является конечным продуктом нашей работы.
Мы можем представить дело так, что в своем движении по задачам мы точно также следуем, вроде бы, этой последовательности или цепи соотношений. Можно предположить, что процесс мышления заключается в том, что мы последовательно переходим от одной задачи к другой и как бы нанизываем их на один стержень. Но потом мы выяснили, что на следующем этапе каждое из соотношений, зафиксированных в задаче, надо еще получить. Это тоже предполагает определенный процесс. И графическая схема резко меняется. Речь идет не о цепочке, а наглядно схематически это может быть представлено как система уровней. Каждый такой перпендикулярный процесс имеет свое особое основание в объектах.

И если мы возьмем всю цепь соотношений рассуждений, это, в общем-то повтор Аристарха, то все объекты в основании каждого перпендикулярного процесса также оказываются связанными друг с другом.
Выяснилось также то, что получив всю эту цепь соотношений, мы затем еще раз проходим ее в особом движении. И если в задачах мы двигались справа налево, т.е. от конца к началу, то в этом последнем движении мы идем в противоположном направлении. От начала к концу. Таким образом, в одном процессе решения задач у нас оказываются соединенными несколько разнородных движений. Они имеют разную направленность и очень сложно стыкуются друг с другом. До сих пор не понятно, что происходит при такой стыковке. Перед нами возникли проблемы направленности процессов мышления, а также проблемы связи между различными элементами и единицами внутри этого процесса или целого. Все это мы точно также не обсуждали, задавая первую линейную схему процесса мысли.
Очевидно также, что если в процессе мышления существует такое обилие разнонаправленных движений, то подходить к рассуждению в целом с понятием процесса, как последовательности операций, линейно следующих друг за другом, совершенно бессмысленно. Кстати, здесь надо сказать, что это вообще один из парадоксов мышления и понимание его возникло сравнительно давно. Платон с удивлением констатировал, что очень трудно или даже невозможно подходить к мышлению с понятием времени. Эта проблема формулировалась в несколько наивной, но в месте с тем в очень глубокой форме. Он спрашивал, например, когда 2+2 равняется четырем? Ему приходилось ответить, что всегда. Затем обсуждался смысл слова «всегда». После возникновения Земли или до? Это уже в наших современных представлениях. И он вынужден был ответить, что «всегда» – это значит необходимо и безотносительно к тому, что происходило с Землей. Идеи оказались вневременными сущностями.
Таким образом, все, что делает человек (еда, сон, политические занятия), все раскладывается во времени. А когда мы переходим к мышлению, оно оказывается безвременным. Я не совсем понимаю, почему здесь не срабатывает понятие времени, но ясно чувствую, что это действительно так. Я пытался дать некоторый, общий ответ. Когда мы переходим к анализу понятия структуры, то для его внутренних характеристик времени вообще не существует. Оно не входит в набор характеризующих его признаков.

Каждая структура дана нам мгновенно, во всей совокупности ее элементов и связей. Если мы подходим к ней с понятием времени, то мы представляем ее как-то иначе, не как структуру. Наконец, в-пятых, выяснилось, что операции мышления отличны от того, что мы называем преобразованием объектов. Но тогда оказалось, что мы не понимаем, по каким законам комбинируют операции. Мы даже не понимали, что образует основу всех этих связок. Толи тождество в объектах, толи в схемах преобразований. Или нечто другое. С одной стороны, здесь происходит комбинирование, или еще точнее, сцепление операций друг с другом, как материальных кирпичиков. Собирание их в последовательность. Но, с другой стороны, здесь происходит некоторое преобразование объектов и движение по структурам объектов, по содержанию. И этот второй план, очевидно, подчиняется иным законам. Возникает вопрос: как соединить эти два плана анализа друг с другом? Каким путем получить более полное и более общее представление о природе процессов мышления. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с обычной проблемой конфигурирования. Но как ее конкретно решить для данного случая – это большая проблема.
В-шестых, мы выяснили, что двигаясь от изображения элементарных составляющих процесса мысли к его цельному представлению, мы получаем достаточно правдоподобные представления только для одного процесса – процесса соотнесения общего формального знания с единичным объектом. Именно этот вопрос, единственный, подробно разобран в серии сообщений о строении атрибутивного знания. На многих примерах можно показать, что подобная структура соотнесения функционирует чуть ли не в каждом процессе рассуждения. Но она, как выясняется все более и более, составляет лишь один момент в процессе рассуждений и ни в коем случае нельзя сводить к нему все механизмы. Во всяком случае, процесс соотнесения никак нельзя сводить к процессу и механизму построения, например, формальных знаний.
Такими были основные результаты анализа процессов рассуждения, проведенных нами в 57-м – 62-м году. В исходном пункте этой работы мы выдвинули гипотезу о линейном строении процессов мышления, об их составленности из операций, применили эту гипотезу к некоторым исследовательским движениям и в результате получили много новых проблем, которыми нужно было заниматься. Получив этот набор проблем, мы тем самым углубили наше представление о природе анализируемых объектов. Это общий механизм всякой науки.

Первые шаги ее заключаются не в том, чтобы дать ответ на какой-то поставленный вопрос, а в том, чтобы, сконструировав некоторые эталоны и модели изучаемых объектов, создать, опираясь на них, веер новых научных проблем, которые будут постепенно решаться в ходе развития и развертывания данной науки.
Каждая из этих новых проблем будет решаться, в принципе, по такому же циклу и таким образом будет создаваться новый, вторичный веер проблем. Особенность этого движения состоит в том, что мы связываем проблемы друг с другом. Все они возникают на базе введения наших исходных гипотез, каждый новый слой их обусловлен новым шагом детализации и уточнения этих гипотез. Существует определенная жесткая зависимость решения одних от решения других и т.д. Можно сказать, что все эти проблемы образуют одно семейство, как бы привязанное к исходным гипотетическим моделям и живущее по законам дружной семьи. Отвечая на вопрос из того же слоя, мы должны соотносить их не только друг с другом, но и с ответами на вопросы предшествующего слоя, равно как и последующего. Если мы, предположим, отказываемся от своих исходных гипотетических моделей, то мы тем самым откажемся от всего семейства проблем».

По-моему, Томас Кун сформулировал это лет на восемь позже. По сути, это краткое изложение книги под названием «Структуры научных революций».

«Вместе с тем, если мы будем вносить какие-либо существенные коррективы в решение проблем какого-то слоя, то вам придется перестраивать решение всех других проблем этого и последующих слоев. Таким образом мы характеризуем весь механизм человеческого мышления. Итак, основной результат той работы, о которой я вам рассказывал – новый круг возникших проблем. Для того, чтобы сформулировать этот круг проблем, нам пришлось проанализировать исходные абстракции, выделить всю ту систему допущений, которую мы принимали, вводя эти абстракции. Подвергнуть эти системы допущений критике в соотношении с какими-то другими представлениями об анализируемом объекте, а также с нашими логическими представлениями.

В этот момент, когда мы сказали, что исходная схема процесса, по-видимому, не соответствует природе мышления, мы избавились от недостатков и недостаточности исходной абстракции. Перестали рассматривать исходную гипотетическую модель как эквивалентный образ или копию изучаемых нами объектов, а стали смотреть на нее как на некоторое частное и временное средство, которым мы пользуемся, чтобы двигаться в познании окружающего мира. Такая смена позиций и взгляд на собственные понятия, как на средство работы, есть, может быть, самое важное в научно-исследовательском труде. Когда понятия рассматриваются как точные копии или как сама действительность, то это и есть то, что принято называть метафизикой, а точнее, метафизическим подходом в ругательном смысле. А когда мы рассматриваем наши понятия как средства непрерывного и непрестанного движения, как орудия, с одной стороны, и как то, что непрерывно перестраивается, видоизменяется, с другой стороны, то это и есть то, что называется диалектикой или диалектическим подходом.
Нельзя стать настоящим ученным, нельзя по настоящему заниматься научным исследованием, если не научиться смотреть на свои понятия как на орудия и средства работы. Это не просто фраза, надо еще научиться смотреть на них таким образом. Та процедура, которую я вам так подробно описывал и есть один из примеров того, как вырабатывается и задается подобное отношение к собственным абстракциям и моделям объекта. Но вся описанная работа лишь маленький кусочек в процессе построения научной теории. Итогом очень многих ходов такого рода, как я описал, является система науки, в частности ее теории, и это работа, которую нам еще предстоит выполнять.
Если возьмем для сравнения систему формальной логики, она очень проста и, можно сказать, лежит на поверхности, то для этого понадобилось, а я беру маленькие сроки, более четырехсот лет. Конечно, темпы развития науки непрерывно возрастают. Но как и в какой мере? Во всяком случае ясно одно, что схемы содержательно-генетической логики и теории мышления потребуют многих и многих лет. После этого мы сможем говорить о формальных системах этих теорий, о собственных математиках, об оперативной символике и т.д.
Сейчас у нас пока нет такой системы общих, формальных и достаточно согласованных друг с другом понятий и средств. Но мы движемся в иных принципах и идеях, нежели принципы и идеи традиционной логики.

Поэтому я говорю, что на нынешнем этапе основной результат нашей работы – это круг новых проблем. Теперь, можно развертывать их решение. Но как это делать? Здесь я хочу обратить ваше внимание на одно, весьма существенное обстоятельство. Можно было бы развертывать эти новые проблемы на том же самом эмпирическом материале, на каком мы двигались раньше и на каком мы их получили. Конкретно, постараться все извлечь из того же самого рассуждения Аристарха Самосского или других аналогичных ему. Но очень часто такой путь и метод работы оказывается малопродуктивным. Часто более эффективным оказывается обращение к другому эмпирическому материалу.
Поэтому чаще всего, получив определенный круг проблем на определенном наборе эмпирического материала, нужно перейти к новому кругу материала и с самого начала подобрать его так и таким образом, чтобы он был наиболее подходящим для решения именно тех проблем, которые нами сформулированы. Как правило, это должен быть материал, на котором бы стороны, необходимые для решения выделенных проблем выступали бы отчетливее всего, а другие стороны, относящиеся к другим проблемам были бы, по возможности, полностью элиминированы. Новый материал должен быть видом прежнего материала. Но, вместе с тем, он должен быть проще исходного с точки зрения каждой новой проблемы. Часто, при решении этого вопроса, мы пользуемся генетическим методом. Строим историческую хронологию и, зафиксировав развитое явление, которое мы структурируем, идем затем к его истокам, к тому материалу в котором, как мы предполагаем, оно возникло, выделяем его первые зародышевые корни, начинаем анализировать их в свете уже выделенного, развитого образования.
Как правило, некоторые явления, которые интересовали нас в развитом образовании, здесь предстают в более простом и чистом виде. Других, усложняющих дело сторон, просто еще нет, что естественно упрощает анализ. Такая система противопоставления и переходов от развитых форм к их зародышевым состояниям и от зародышевых состояний назад к развитым является одним из методов набора материала и решения вставших проблем. На это обращал внимание еще Маркс, он говорил, что ключ к анатомии обезьяны, лежит в анатомии человека, но с другой стороны, анализ обезьяны помогает вам выйти на то, что специфически характеризует человека.

Я рассказываю достаточно общие вещи, чтобы теперь перейти к оценке и объяснению нашего собственного движения. После цикла исследований, проведенных на материале рассуждения Аристарха Самосского, было бы правильно перейти к другому, более простому материалу, на котором можно было бы решить возникшие проблемы. В этой связи мы обратились к анализу так называемого детского материала. Мы начали рассматривать не творческие проблемы и задачи, как это было у Аристарха, а учебные задачи и деятельность детей по решению подобных учебных задач. Ведь для детей они могли бы быть совершенно новыми задачами, а для человечества старыми, уже решенными. Мы надеялись на то, что этот более простой материал позволит нам лучше понять многие стороны человеческого мышления. Пуанкаре выражал этот методический принцип в афоризмах: если вы хотите понять природу какой-либо функции, то вам надо устремить ее к нулю и к бесконечности. Иначе говоря, если мы хотим понять природу какого-либо явления, мы должны продвинуться к его граничным проявлениям и посмотреть, что происходит с ним там.
Итак, мы обратились к анализу мыслительной деятельности детей. Мы обратили внимание на то, что одну и ту же задачу разные дети решают по-разному. Стал вопрос, чем объясняются различия в принятии решения? Прежде всего, я хочу подчеркнуть, что такой вопрос почти не обсуждался в предшествующих работах, хотя он кажется самым естественным и необходимым. Точно также, этот вопрос не мог встать при анализе текста Аристарха. Действительно, бессмысленно спрашивать, почему Аристарх решает задачу так, а не иначе? Надо было просто понять, как он решал. Представить этот текст как некий процесс мышления. А спрашивать, почему он решал так, а не иначе, не имело никакого смысла.
Когда же мы перешли к решению учебных задач детьми, то такой вопрос оказался совершенно естественным и необходимым. Анализ психологической и педагогической литературы показал, что отвечают на этот вопрос, как правило, очень однообразно. Один ребенок умеет решать задачу, другой не умеет. Или один ребенок умеет решать задачу правильно, а другой не умеет решать правильно. Я не обсуждаю сейчас того, что подобный ответ мало чего дает самой психологии и педагогике. Мне важно подчеркнуть один, собственно логический момент.

Когда мы поставили, таким образом, вопрос, то исключительное значение приобрело, то различие между процессами решения и средствами, о котором я говорил вам раньше. Именно на этих элементарных случаях, благодаря их множественному и однообразному характеру, мы получили возможность ставить вопрос о зависимости между процессами и средствами, и анализировать ее. Важно было также, что мы легко могли представить строение самих процессов решения этих задач и здесь, следовательно, не возникало никаких особых проблем. Именно на этом упрощенном материале мы получили возможность более детально и подробно исследовать, с одной стороны, сами средства, а с другой стороны, их связь с решениями.
Довольно подробное описание всех связанных с этим ходов нашего анализа дано в статьях Пантиной и моей в сборнике «Развитие познавательных и волевых процессов у дошкольников». Для того, чтобы вам было понятно мое дальнейшее рассуждение, я представлю материал, с которым мы имели дело, схематически».

Эта схема лишь фиксирует то, с чем мы фактически имели дело в исследованиях этого цикла. Она и появилась там, как осознание того материала, с которым мы работали и первоначально не преследовала никаких других целей, кроме мнемотехнических. Мы просто хотели собрать воедино и рассматривать сразу одновременно все то, с чем работали. Но именно здесь, на этом примере отчетливо выступает общая особенность развития знаковых средств и понятий в науке. Ведь, по сути дела, когда мы собрали весь материал, с которым работали, представили в специальных блоках все то, что мы должны были сопоставлять, объединили эти блоки в одно целое, то получили совсем новое образование и новый объект нашей деятельности исследований.

У нас появилась блок-схема и, следовательно, новая особая структура. И теперь, глядя на нее, можно было поставить вопрос и попытаться ответить на него: нельзя ли использовать эту схему для того, чтобы получить новые знания о мышлении, в частности о его процессах. Но таким образом мы перешли к новому представлению о мышлении и к новой группе проблем, которые задали нашим прежним представлениям совершенно новое освещение. Если раньше мы рассматривали мышление как процесс, то теперь наоборот – мы рассматриваем процесс как одну часть, один кусок мышления. Другими частями мышления оказались задачи и средства. Именно в средствах мы стали искать причину и основание того, что в одних случаях мы получаем одно решение задачи, а в других другое.
Чтобы охарактеризовать тип процесса и объяснить, почему в одних случаях мы имеем один тип, а в других другой, мы должны были ссылаться на средства, на их особый характер и анализировать сами средства. Этот переход в исследовании мы зафиксировали графически, в структурном представлении состава мышления. Так мы, фактически, стали применять в исследовании мышления не только системный, но и структурный подход. Вместе с тем, сама деятельность мышления выступала для нас, прежде всего, как структура.
Пользуясь описанным материалом, я хотел бы обратить ваше внимание на некоторые очень общие вещи, характеризующие всякое мышление. Очень часто в исследованиях истории науки можно прочитать, что какой-то исследователь был умный, сообразил одно или другое, что-то понял, догадался. На самом деле и чаще всего все это происходит именно так, как я вам сейчас рассказывал. Нечто новое получается само собой. Независимо от того, что думает, хочет и о чем догадывается исследователь. Важно лишь потом осознать, что получилось и дать этому правильную оценку. Именно тогда, когда вы рассматриваете то, что у вас получилось, осознаете это, вы и производите мышление.
Кроме того, если вы сейчас поняли, каким образом получаются структурные блок-схемы, как мы их потом начнем использовать, то затем это может быть использовано в виде особого приема при анализе другого материала. Но все это продукт осознания того, что у вас получилось непроизвольно. Блок-схемы и структурные представления деятельности в нашем случае получились непроизвольно.

Они выражали новый ход в сопоставлении элементов имеющегося материала, мы просто зафиксировали все это. Но это было, вместе с тем, кардинальный поворот в анализе мышления. У нас появилось новое представление деятельности. Мне хочется еще и еще раз повторять, что этот результат является исключительно важным и принципиальным. Он знаменует собой совершенно новую и принципиальную точку зрения на мышление и вообще деятельность.
Первый, вполне естественный вопрос, который затем встал перед нами таков: является ли эта схема полной, может ли она рассматриваться как некоторая целостность? Когда раньше мы рассматривали процессы отдельно, а средства отдельно, то вопрос о полноте и целостности наших описаний вообще не вставал. Но теперь, когда мы соединили эти блоки вместе, рассматриваем их как одну структуру, неизбежно встает и должен быть решен вопрос о полноте и целостности. Если это фрагмент некоторой целостности, то мы должны с ним работать совсем иначе, чем с полной целостностью. Это тоже, очень общий вопрос. Каждый раз, когда мы имеем дело с некоторым структурным образованием, вопрос о его целостности и полноте становится одним из самых важных и принципиальных. Очевидно, надо найти особый критерий для решения этих проблем.
Важно также обратить ваше внимание на те основания, в силу которых появляется само движение к целостности. Чтобы пояснить эту вещь, мне придется напомнить вам всю предшествующую линию нашего движения. Представьте себе, что мы описали некоторый единичный процесс мысли. Затем мы начинаем его сравнивать с другим процессом, но для сравнения мы должны выбрать общие критерии и параметры. Таким параметром оказывается общность задач. Но вместе с тем само сравнение процессов мышления по отношению к одной задаче, поднимает новые вопросы: почему они различны?
Отвечая на этот вопрос, они должны были расширить и дополнить предмет изучения, охватить еще один элемент – средства. Получилось, таким образом, что мы, выделив объект, поставили относительно него такой вопрос, что на него нельзя было ответить, оставаясь в рамках лишь одного этого объекта. Надо было привлечь дополнительный материал, расширить границы объекта.

Нетрудно заметить, что относительно средств можно поставить точно такой же вопрос: почему у одних детей имеются одни средства, а у других другие? Чтобы ответить на него, мы должны будем снова расширить объект и предмет. Должны будем дополнить его еще какими-то блоками.
Такое движение обнаружилось в науке 16-18-го веков и подробнейшим образом обсуждалось. Эта проблема была решающей, в частности для Лейбница. Спрашивается, до какого предела можно задавать этот вопрос: «почему?» и выходить за рамки уже очерченных предметов. Лейбниц это называл проблемой оснований и сформулировал в этой связи очень интересный принцип «достаточного основания». Смысл этого принципа довольно банален. В конце концов, мы должны дойти до таких оснований, которые, как бы, замыкаются сами на себя. Иными словами, должны дойти до таких единиц, относительно которых бессмысленно ставить вопрос «почему?» Нетрудно сообразить, что это движение идет, как бы, по двум линиям, и мы получаем два ответа. Первая линия движения вниз, ко все более и более мелким единицам и элементам. В конце концов, мы приходим к таким образованиям, которые ставят предел дроблению».

Понятно, что это весь атомизм. Но не в эпикуровской, а в демокритовской версии.

«Если рассматривать последовательность всех этих вопросов и дроблений, то переход от одного предела к следующему характеризуется сменой самой процедуры дробления. Здесь очень интересна проблема свойств так называемых мельчайших или элементарных частиц. Очевидно, что эти элементарные частицы должны обладать всеми этими свойствами, которые необходимы нам для объяснения всего остального. У Демокрита это были атомы, а у Лейбница монады. Лейбниц был очень резким и беспощадным мыслителем. Он додумывал логические принципы до конца и непреклонно следовал им. Поэтому его монады очень интересны как сгустки наших логических принципов. Или точнее, что получается, когда мы следуем абстрактным логическим принципам. Эпигоны и эклектики потом пользовались логическими принципами Лейбница и одновременно ругали его за онтологические следствия этих принципов.

Вторая линия – движение к универсуму, к внешнему, все охватывающей границе. Выделив какую-то систему, мы затем для объяснения ее переходим в следующую, более широкую систему, потом вновь в еще более широкую систему и т.д. Так, от одной системы мы переходим к другой, двигаясь к границам мира. Но, в конце концов, мы должны прийти к чему-то, что охватывает все и все в себе заключает. Я не знаю, как осуществлял эту вторую линию движения Лейбниц, это очень интересно специально исследовать. Здесь, надо сказать, что Лейбниц, вообще, был такой фигурой, которую очень важно рассмотреть. Количество трудов, опубликованных им при жизни очень невелико, но он оказал влияние на развитие всей науки своего времени. С ним переписывались почти все крупные ученые. Он откликался на все открытия своего времени. Чуть ли не в каждом был его вклад. Давал массу советов и рекомендаций другим ученным. А последующие столетия влияние идей Лейбница несколько, упало. Знание его идей и деятельности стали фрагментарными, а двадцатый век попытался восполнить этот пробел и понять действительное значение идей Лейбница, тем более что многие из них важны и для нашего времени.
Если мы возьмем, эту проблему полноты и целостности систем в рамках и в свете общей методологии системно-структурного исследования, то можно будет сформулировать две общих проблемы:
– где границы каждой единицы системы, т.е. мельчайшей системы, объединяющей себя изнутри?
– где границы системы, охватывающей все эти единицы?
Если мы перенесем это на теорию деятельности, то указанные вопросы будут специфицированы так:
– каковы единицы деятельности?
– каков универсум деятельности?
Если теперь мы вернемся к истории наших работ, то должны будем зафиксировать последовательность постановки проблем. Когда появилась трехчленная блок-схема «исходный материал, продукт, средство», и блоки были связанны между собой, то естественно встал вопрос об их связях друг с другом. Вторым стал вопрос о том, полна ли нарисованная нами система? При некоторых поворотах проблем, такой вопрос был правомерным, хотя в принципе его вряд ли можно считать достаточно обоснованным и всеобщим. Наверное, можно задавать такие единицы и так их задавать, что это будет полностью отсекать подобные вопросы.

Третий вопрос может быть сформулирован так: как подобные единицы относятся ко всему тому широкому миру, в котором она живет? Т.е. ко всему универсуму деятельности.
Каждый из перечисленных вопросов породил длинную цепь рассуждений, обсуждений, проблем. Оказалось, в частности, что ответ на вопрос: каков характер связей между отдельными блоками, зависит от того, какую точку зрения мы принимаем на весь универсум. Оказалось, что сам вопрос, сформулированный так, как это сделано выше, во многом не корректен, ибо может быть много разных связей, а какими они будут, зависит от того, в каких процессах и механизмах мы рассматриваем деятельность вообще.
Рассказывая об этой линии исследования, я хочу сразу сделать прыжок вперед. Т.к. было много разных попыток ответить на вопрос, прежде чем сообразили, что сам вопрос поставлен недостаточно точно и не может иметь однозначного решения. Было много ложных ходов. Много путаницы. Проделав это движение, мы знаем, что в этом пункте возможно по меньшей мере три разных подхода, три разных точки зрения. Например, мы можем стремиться к тому, чтобы получить некоторую единицу деятельности. Понятие единицы очень сложно, и я его буду еще обсуждать. Если мы говорим о единице, она будет всегда в каком-то смысле, замкнутой системой. Единица – это то, для объяснения чего нам ни к чему не надо обращаться. Единица – это то, что как бы штампуется.
Но мы можем поставить совсем другой вопрос: как обобщить и представить в единичном изображении многочисленные акты деятельности? Вы совершаете один акт деятельности, сегодня и здесь. Я другой акт, завтра и в другом месте. Каждый человек совершает множество актов, мы не можем исследовать каждый из них отдельно. Мы должны исследовать что-то одно и распространить знания, полученные таким образом на все остальное. Мы должны спросить: как получить одну обобщенную модель разных актов деятельности? Как представить все это многоликое разнообразие в чем-то одном и тождественном?

Очевидно, мы должны будем задать в такой структуре такие связи между блоками, чтобы они были общими для самых разнообразных актов деятельности. Но мы можем занять совсем иную позицию. Универсум деятельности напоминает нам поток, в котором отдельные частички, отдельные акты постоянно сцепляются друг с другом. Одни тянут другие. Вместе они образуют сложные цепи и комплексы, и каждый элементарный акт существует лишь постольку, поскольку он связан с другими и зависит от них. Отдельные единичные акты деятельности умирают, непрерывно заменяют друг друга, а деятельность как целое постоянно воспроизводится и продолжает жить. Это то, что называется историей деятельности. И эта история задает определенную позицию в анализе связи внутри каждого акта деятельности и связи между ними.
Мы можем ставить вопрос о развитии деятельности. Это будет уже четвертая точка зрения на структуру деятельности и на связи между ее элементами. На первый взгляд, может показаться что история и система развития – это одно и тоже. Что история – это и есть система развития. Но это неправильно. История как раз напоминает непрерывный поток, реку. Бессмысленно говорить о том, что отдельные единички потока воды в Волге развиваются. Мы можем говорить об изменении подобного потока в силу каких-то внешних условий – очертаний берегов и т.д. Можно также найти какие-то периодические изменения параметров этого течения, но это будет нечто другое.
Фактически, для того, чтобы говорить об изменениях, мы должны иметь два разных представления этого явления и, как бы, накладывать их друг на друга. Первое представление касается самого потока. Мы членим его на отдельные единички или элементы, находим сцепление их, и можем рассматривать эти сцепления либо как одновременно данные на протяжении всего потока, либо как непрерывно изменяющиеся во времени в некотором разрезе потока, в некотором створе. Но при таком представлении мы никогда не сможем говорить ни об изменении, ни о развитии. Чтобы перейти к этой, второй точке зрения, мы должны ввести набор параметров потока и рассмотреть изменения в них.

Анализ изменения и развития деятельности предполагает, во-первых, выделение в общем потоке некоторых единиц, во-вторых, определенную хронологизацию разложенного таким образом потока. Выделение в нем определенных временных срезов. Такая хронологизация включает отождествление того, что представлено на срезах, как разное состояние одного и того же. И, наконец, в-третьих, сопоставление единиц, взятых на разных хронологических срезах с точки зрения того, какие изменения в них происходят. Если на основе этого удается найти некоторые линии изменений, некоторые тенденции, известную периодичность, то можно будет формулировать какие-то законы развития. Но это будут всегда изменения и, соответственно, развитие в единицах, выделенных нами в общем потоке деятельности, а не как не в самой деятельности в целом.
Другими словами, разговор о развитии при условии, что мы имеем описанный выше поток, предполагает выделение некоторой подсистемы, которая рассматривается как статическая, единовременно данная, и как изображение того объекта, который движется и развивается в этом потоке. Не поток сам по себе оказывается объектом, а в потоке есть еще особый объект, который течет, создавая поток. С этими логическими схемами анализа теснейшим образом связанны знаменитые рассуждения элейской школы о том, что бытие едино и неизменно. Они были первыми, кто подошел к проблеме универсума. Они были первыми, заговорившими об универсуме.
И если вы говорите об универсуме, то вы должны представить его как некую статическую структуру, а затем вы можете говорить об изменении в нем, задавая несколько разных состояний. И тогда у вас уже нет универсума. Вы будете рисовать две системы и говорить, что если есть одна, то еще нет второй, а когда есть вторая, то уже нет первой. Вы должны будете, вместе с тем, взять эти две системы вместе, установить между ними определенную связь, причем такую, что вы вторую будете объяснять с помощью первой, а первую будете относить ко второй. И для того, чтобы все это фиксировать, нужен будет наблюдатель, вышедший за границы вашего универсума. А если вы будете находиться внутри универсума, то вам его придется задать как единое и неизменное бытие.

Это отклонило нас несколько в сторону и сейчас важно подчеркнуть основной вывод. Мы уже поняли, что анализ выделенного нами потока с точки зрения понятия развития предполагает выделение особых единиц. Эти единицы должны быть относительно независимыми, замкнутыми, целостными. И только сопоставляя их друг с другом, мы можем говорить об изменении чего-то в деятельности и развитии. Этим чем-то и должны быть единицы. Итак, возможны четыре разных плана рассмотрения универсума деятельности и его единиц. И каждый из них задает свою особую логику анализа самих этих структур и входящих в них связей. Очевидно, что связи между процессами и средствами будут разными в зависимости от того, в каких единицах и структурах я их буду брать. Если я возьму единицу деятельности саму по себе, или, скажем, с точки зрения ее осуществления, то должен буду задать одни связи между элементами. А если я возьму ее с точки зрения процессов развития, то должен буду задать совсем иные связи между теми же элементами и блоками. Таким образом, с этого места ответ на вопрос о том, как связаны друг с другом средства и процессы должен пойти по нескольким линиям, в зависимости от того, в каком плане и с какой позиции мы берем сами единицы.
В плане осуществления мы будем иметь одни связи (см. акт), а в плане развития – другие. Прежде, чем анализировать осуществление, нужно задать полную единицу. Мы задали две линии, по которым должен двигаться наш анализ связей между процессами и средствами мышления с точки зрения идей развития деятельности, внутри потока ее воспроизводства. Другая линия – анализ как бы ставших связей между средствами и процессами с точки зрения механизмов и процессов построения деятельности. Двигаясь в первой из этих линий, мы получили схему круговорота деятельности. Это схема, охватывающая три разных блока: задачи, средства, процессы, и представляющая в определенной структуре естественно-искуственного развития.

Схематически мы представляли эту структуру так:

Все эти связи были получены при анализе детского материала. Но затем они были перенесены в систему историко-научного исследования, типа исследования текста Аристарха Самосского. Нам казалось тогда, что в этой схеме заключена часть ответа на вопрос, почему и каким образом Аристарху удается решить стоявшую перед ним задачу. Построение и анализ этих схем мы начинали с задач. Мы предполагали, что задачи поступают в данные акты или структуру деятельности как бы извне. В частности, из сферы практики. Но они могут возникать из различных разрывов в системе самой теории.
Я не различаю сейчас проблемы и задачи, хотя такое различие существует и в более детальном анализе его надо учитывать. Затем мы фиксировали определенный набор средств, уже выработанных человечеством. В качестве таких средств мышления могли выступать оперативные системы, знания разного рода (математические, физические, исторические). Задача предстает перед тем или иным ученым, и он на базе имеющихся у него средств строит определенный процесс решения. Когда мы говорим, что появилась новая задача, то это означает, что нет построенного ранее процесса решения, который бы давал ответ на вопрос задачи. С другой стороны, мы предполагаем, что имеющийся набор средств дает возможность построить тот процесс, который нужен для решения. Процесс есть то, что строится из этих средств и на основе этих средств.
Если мы будем рассматривать все это движение только с точки зрения строительного материала, то должны будем сказать, что во вновь построенном процессе решения не будет ничего нового. Там будет лишь то, что уже было в предшествующем наборе средств. С другой стороны, если отвлечься от точки зрения материала, то мы вынуждены будем сказать, что в этом процессе решения появится нечто новое, такое, чего не было в существующих ранее средствах и в построенных ранее процессах.

В новом, построенном нами процессе, будут связи между прежними средствами, вновь полученный способ комбинирования или, точнее, само комбинирование средств.
Кстати, подобные образования предполагают очень сложную мыслительную работу тех исследователей, которые строят решение задачи. Когда вы читаете работы классиков прошлой науки – Кавальери, Галилея, Маркса – и сравниваете их с многочисленными современными книжками, то вас может поразить [при поверхностном подходе] многословие старых авторов. Но это многословие было нужно им, чтобы логически обоснованно построить новые комбинации средств, новые связки.
Рассматривая и анализируя подобные работы, вы должны очень резко и четко различать и разделять продукты двоякого рода: положения или научные знания, полученные в результате и в итоге всей их работы, и сами новые комбинации средств, т.е. процессы, которые они с большим трудом и чаянием строят. Показательно, что после того, как три тома капитала были написаны, Карл Каутский изложил основное их содержание в тоненькой книжке: он элиминировал все построения, т.е., другими словами, все леса, которые были нужны, чтобы возвести здание и изложил только сами знания. Поэтому бессмысленно читать брошюру Каутского. Если хочешь понять, каким образом рассуждал Карл Маркс, и как он пришел к своим основным результатам, чтобы создать новые комбинации средств и, вместе с тем, новый процесс решения, надо очень много комбинировать, заходить с разных сторон, отбирать удачные комбинации, отбрасывать неудачные.
Именно это составляет суть того, что некоторые называют творческим процессом. Но мне важно подчеркнуть, что когда исследователь столкнулся с новой проблемой и задачей, то он никогда не выдумывает особо специализированных средств ее решения. Он начинает решать задачу с помощью того набора средств, которые у него уже есть. Иного не может быть. Но вместе с тем, строя процесс решения, он создает нечто новое – новую комбинацию или новую связку средств. Созданная таким образом комбинация или связка, как правило, сама становится особым средством, но сначала она – средство в процессе решения. Эта новая комбинация– это то, что позволяет решить задачу. Но хотя все это так, самого этого образования как чего-то особого, отдельного, как средства, отделенного процесса еще нет. Чтобы оно стало таким средством, его надо выделить и зафиксировать в такой роли.

Важно подчеркнуть, что процесс решения представляет собой особую систему. Если мы вспомним работу Аристарха Самосского, то заметим, что там использовались разные средства из разных оперативных систем: арифметические, геометрические, тригонометрические. Аристарху, чтобы решить задачу, нужно было особым образом соединить их друг с другом, соединить в контексте решения стоявшей перед ним задачи. Именно эта связь разнородных средств в единой системе решения и является новым образованием. В конечном счете, новым средством.
Вместе с тем, меняются и все обслуживающие эти системы понятия. Соединяя геометрические и тригонометрические величины внутри единой системы, мы должны и те и другие рассмотреть просто как величины, как нечто однородное, а это предполагает новое, притом особое понимание. Что здесь происходит раньше, я пока не знаю. Это надо специально исследовать. Мне важно подчеркнуть, что это происходит. Само по себе, это очень интересная общая проблема. Чтобы появилась новая комбинация, нужно сначала создать сцепление, чаше всего применить последовательно одно за другим два разных средства или два метода. Но затем начинает выделяться сама связка. Она не может быть выделена, как нечто возникшее в единичном случае. Чтобы зафиксировать ее в качестве особого средства и определить ее в особом знании, нужно произвести сравнение многих случаев и обобщить их. Эта работа осуществляется уже в связи с новой, иной задачей (на схеме она обозначена как задача 2). И таким образом, созданное в процессе решения как особое средство, переносится [его] в блок средств. Таким образом, чтобы сделать вновь возникшую связку новым образованием, ее нужно выделить. Иначе говоря, не объединенные и приложенные друг к другу средства создают нечто новое, а само объединение и приложение их друг к другу.
Но вначале возникает как нечто единичное, а чтобы начать существовать в социализированном обществе, оно должно быть сделано общим и регулярным. А это требует особой процедуры обобщения. Когда новая связка появилась в процессе решения, то развитие еще не произошло. Пока построен лишь новый процесс. Но если мы не выделим вновь созданную связку в особом знании и не сделаем ее, таким образом, особым средством, она умрет вместе с процессом решения.

Новообразование несмотря на то, что оно возникло, погибнет, так и не превратившись в развитие средств.
Обсуждая вопрос о развитии деятельности, я могу выделить каждый из зафиксированных в схеме блоков. Я могу спросить, идет ли развитие по задачам? Вы знаете, что охарактеризовать развитие – это значит задать некоторые регулярные правила перехода от одних образований к другим. Поэтому вопрос этот означает, существует ли регулярный переход от одних задач к другим. Я ставлю это как проблему. Хотя, мне кажется, скорее, что на нее уже сейчас можно ответить отрицательно. Такого регулярного правила нет. Точно так же я могу поставить этот вопрос относительно процесса – существует ли регулярный переход от одних процессов к другим процессам. Оказывается, что такого регулярного правила нет и, следовательно, к процессам решений (в дальнейшем «решаний»), взятом отдельно от всей структуры деятельности, вообще не применимо к понятию развития.
Между прочим, к процессам это понятие не применимо уже потому, что они являются особыми продуктами нашей деятельности, а ко всем продуктам, как к чему-то изготовленному, нельзя подходить с этими понятиями, характеризующими лишь естественные образования. Оказывается, что понятие «развитие», взятое в узком смысле этого слова, может быть применимо лишь к содержимому одного блока – средствам деятельности. Этот момент требует специального объяснения. Анализируя механизмы развития знаний и средств и их графического выражения, мы выяснили, что когда в процессе решения задач появляются некоторые новообразования, то затем ставятся вторичные задачи – выделить их в виде особых средств и зафиксировать их в особом знании.
Но выделение новых средств из процесса происходит всегда соотносительно с уже существующими средствами, иными словами, анализ новообразования в процессе ведется сквозь призму уже имеющихся средств, и появившиеся новообразования появляются в виде особого средства, тоже относительно этих прошлых. Таким образом, существует и реализуется зависимость формирования и оформления новых средств от прежних, уже существующих раньше. Мы можем здесь говорить о преемственности между прошлыми и новыми средствами.

Эта преемственность есть то, что может быть оформлено в виде особых регулярных правил перехода от одного к другому. Анализируя все эти процессы и механизмы, мы поняли, что именно вторая задача, оформляемая на выделение средств, является специфической для науки. Когда решаются первичные задачи с помощью имеющихся средств, то это еще не сама наука, можно сказать, пол науки. Или, иначе, наука, не обособившаяся от практической деятельности. И только тогда, когда эта деятельность по решению первичных задач входит в более сложную структуру, начинает осуществляться в целях, осознанных и специализированных, [начинается] выделение средств деятельности как таковых, только тогда она становится элементом специально научной деятельности. Я не раз говорил вам, что именно этот переход и появление вторичной задачи отделяет науку от ремесла и искусства. Мы назвали вторую часть описанной деятельности рефлективной. Собственно, только в результате ее происходит действительное развитие деятельности, и в арсенале средств появляется добавка, характеризующая усложнение и развитие системы средств.
Итак, новообразования появляются в процессах решения первичных задач. Но если бы они так и остались в этих процессах, то всегда бы погибали или умирали вместе со смертью процесса, а в деятельности не происходило бы никакого развития. Но, как правило, возникающие в процессах новообразования выделяются с помощью вторичных рефлексивных процессов в особые средства. Это происходит с помощью особых вторичных задач, называемых рефлективными. Выделение и оформление этих задач характеризует специфику науки как таковой. Поскольку в блоке средств появляются новые образования, дополняющие и развертывающие прежние средства, мы имеем четкую схему развития.
Можем искать и формулировать ее правила. Средства деятельности – это те ее элементы, по которым мы определяем развитие деятельности как целого. Новообразование появляются в процессах и откладываются в средствах. Все это в целом образует то, что я выше назвал схемой круговорота деятельности. Здесь отчетливо проступают различия между правилами и закономерностями развития, с одной стороны, и механизмами развития с другой. Закономерности развития связывают между собой блоки «средство 1» и «средство 2», механизм развития – это то, что связывает их через процесс новообразования в них и рефлексивное выделение этих новообразований.

Схематически это можно изобразить так:

Когда мы говорим о закономерностях развития, то мы как бы отвлекаемся от всего того, что связанно с механизмами. Мы берем одни лишь блоки средств и устанавливаем между ними переход. Я уже не раз говорил вам об этом, указывая на происходящие здесь удивительные вещи. Мы уже обсуждали, что такое закон и сейчас можно добавить еще один штрих. Закон относится к тому, что непосредственно связывает между собой «средства 1» и «средства 2», противостоит механизму и есть, таким образом, отвлечение от того, что происходит в рассматриваемой структуре. Иначе говоря, закон – это очень неточная и малоэффективная форма знакового выражения механизма. Законы нужны нам для того, чтобы не изучать точно и детально сами механизмы, но чтобы подменить или заместить их некоторыми другими процессами нашей собственной деятельности в соответствии с формальными правилами или естественными процессами, подчиняющимися этим законам.
Законы очень хороши и эффективны, поскольку упрощают нашу деятельность и дают нам возможность овладевать многими явлениями естественного и социального мира. Но законы не хороши тем, что они не дают представления о реальном процессе. Поэтому, если мы хотим выяснить, что происходит на самом деле, то мы должны обращаться к анализу механизмов и должны оставить в стороне законы. Таким образом, закон можно определить как то, что вообще не отражает реального механизма исследуемых процессов. Закон хорош тогда, когда мы хотим свернуть наше знание о механизмах и работать с чем-то значительно более простым, чем то, что есть на самом деле. Закон очень выгоден в употреблении именно потому, что он не адекватен реально происходящим явлениям. Именно это и позволяет нам так эффективно его использовать.

Механизмы и знания о механизмах в противоположность этому, адекватны тому, что происходит на самом деле, но это не дает возможности использовать это в нашей деятельности.
Иначе говоря, знания о механизме часто бывают не пригодными к использованию именно потому, что они очень хорошие и точные знания. Все эти утверждения дают нам возможность разделить знания на две группы: на знания механизмов, которые много дают для понимания природы, но чаще всего не могут использоваться в практической деятельности, и на знания законов или закономерностей, которые широко используются в нашей деятельности, но, как правило, они вообще не описывают и не изображают изучаемых явлений либо же описывают и изображают их очень неадекватным способом. К знаниям первого типа относятся модели, к знаниям второго – то, что дает возможность строить выводы.
Вернемся, однако, к нашей основной теме. Рассматривая связь между средствами и процессами с точки зрения механизмов и закономерностей развития, мы получаем схему круговорота деятельности. Эта линия оказалась более простой. Чтобы рассмотреть связь между средствами и процессами в плане функционирования одной единицы деятельности, пришлось построить более сложное образование и ввести в исходную блок-схему новый дополнительный элемент. Было сделано несколько попыток в этом направлении. Первой появилась схема пятичленки вида:

Схема, которая называлась схемой конверта. Я сейчас не обсуждаю вопрос, почему в ней именно пять блоков. Из каких соображений мы пришли ко всему этому? Все это можно посмотреть в специальных докладах того периода. Подобное представление рассматривалось нами как первые простейшие единицы деятельности.

Мы говорили в тот период, что любой меньший набор блоков лишает нас возможности говорить о единице и задает лишь фрагмент акта деятельности. Затем последовало предложение Голова, который по аналогичной схеме построил сначала 17-членную блок-схему, а затем 51-членную. Вы понимаете, что когда вместо пяти блоков появляется семнадцать, то на этом уже нельзя остановиться. Эта схема была построена на очень разумных основаниях и очень законосообразна, но одновременно смущало количество входящих в нее блоков. С таким большим количеством трудно было работать. Дальнейшее обсуждение этой схемы привело к впечатлению, что схема развертывалась нами в не совсем эффективном и разумном направлении. Дело в том, что вообще любые подобные схемы выступают в довольно странных функциях. Одна функция – это разборный ящик. В частности, сам Голов, строя свою схему, исходил из интроспективного анализа процессов решения им задач разного рода. Он нашел, что весь процесс решения, начиная с формулировки проблемы и кончая получением ответа, раскладывается на какое-то количество однообразных и похожих друг на друга шагов. При этом выяснилось, что могут встать такие проблемы и задачи, которые будут требовать меньшего количества шагов. Это привело к естественным вопросам о границах единицы, ведь фактически он рассмотрел в своей схеме вопрос не об единице деятельности, а весь сложный процесс.
И весь этот процесс был одним цельным образованием. Кроме того, у этой схемы было то преимущество и недостаток, что она была очень правильной. Естественно, возникали подозрения, что она построена на очень сильных и жестких упрощениях и, следовательно, не может претендовать на изображение естественных процессов мышления, а должна рассматриваться как нормативная схема. Вместе с тем не трудно заметить, что подобные схемы не дают возможности решить проблему развития деятельности. Когда вы изобразили в схеме конверта и написали в нем название основных блоков, то такое представление деятельности не дает возможности ответить на вопрос, в чем состоит суть развития самих задач, объектов, средств?
Если же вы хотите соответствовать генетическому плану, то вы не можете писать в блоках лишь название их содержимого, а должны и его представить в особых структурных схемах. Только на таком пути мы можем показать, как одни структуры актов деятельности развертываются или развиваются в более сложные.

Таким образом, мы пришли к вопросу о том, как должны задаваться все блоки подобных схем, какую структуру они должны иметь. Но параллельно этому шла еще другая линия анализа. Если по первой линии мы должны задать типологию всех блоков, то по второй линии мы должны были ответить на иной вопрос – каковы критерии задаваемых нами единиц деятельности? И в какой системе этот вопрос может быть решен? Но чтобы подойти к обсуждению этой проблемы, я должен рассмотреть общую схему нашего движения. Мы начали с того, что зафиксировали: одна и та же задача может быть решена с помощью разных процессов. Различие процессов объясняется различием употреблявшихся в них средств. Но точно также естественно поставить вопрос, откуда берутся различные средства? И почему одна и та же задача может решаться с помощью различных средств? Очевидно, что каждый человек может либо сам вырабатывать эти средства, либо заимствовать их у других людей. Очень часто другие люди просто передают ему эти средства. Именно через этот процесс передачи средств деятельности от одного поколения к другому и осуществляется развитие средств деятельности.
Но передавать средства деятельности от одного человека к другому можно только в системе, в контексте самой деятельности. Средства, вырванные из одной деятельности и еще не включенные в другую вообще не являются средствами. Вместе с тем, чтобы передать их как средства, нужно вырвать их из процессов деятельности. В этом, между прочим, один из основных парадоксов трансляции деятельности – парадокс, вызвавший к жизни обучение. Мы уже знаем, что каждое средство, связанно с предшествующими или другими через тот процесс мышления, в котором оно было получено. Таким образом, любое средство связано с предшествующими процессами деятельности и предшествующими средствами, они в свою очередь связаны с предшествующими и т.д.
Так мы приходим к исключительно важному и вместе с тем во многом парадоксальному выводу – наша сегодняшняя производственно-научная деятельность является лишь частью или фрагментом всей человеческой деятельности. Она непрерывно связана с теми деятельностями, которые осуществлялись когда-то давно, в разные исторические периоды. В том, что мы с вами делаем сегодня, каждый раз участвуют и Аристотель, и Галилей, и Гегель. Вот они работают вместе с нами.

Здесь нам вновь приходится вернуться к представлению деятельности как единого потока. Если в этом потоке мы задаем какой-либо срез и выделяем некоторые акты, скажем, между тысячью девятисотым и тысячу девятьсот шестьдесят четвертым годами, то подобная система, как оказывается, не является каким-либо целостным объектом и не может таковым рассматриваться. Это лишь часть общего человеческого потока деятельности. Структуры деятельности, созданные до 1900-го года работают в актах деятельности после него. Представьте себе такой образ – люди начинают строить бесконечно этажное здание. Они непрерывно поднимаются вверх по этим этажам, оставляя нежилыми нижние этажи, бросают там средства, продукты, рухлядь. Они непрерывно строят себе новые этажи, которые покоятся на предыдущих. В каком-то смысле они живут без всего того, с чего они начинали и что может рассматриваться как уже пройденное. Но если вы попробуете убрать это пройденное, то все здание рухнет. Ибо новые этажи стоят на прежних. Хотя прежние, ранее выстроенные этажи уже оставлены. В них не живут, но все здание покоится именно на них. На нижних этажах оставались лишь тени предков, но они участвовали в жизни новых поколений и иногда значительно активнее, чем молодые. Если вы хотите уйти от заданного мной образа и всех навеянных им аналогий, то можно будет перейти к научным построениям и моделям. А точнее, к модели биосферы, созданной нашим великим ученным Вернадским, после чего к модели ноосферы, созданной французским ученым Тейяром де Шарденом и разрабатывающейся далее Вернадским».

Здесь фактическая ошибка, потому что ноосферу создал другой французский ученый, которая действительно разрабатывалась Вернадским, а Тейяр де Шарден только ее заимствовал.

«Я не буду обсуждать детали этих представлений. Все это можно посмотреть, в частности, в последнем посмертном томе работ Вернадского. Мне важен будет лишь сам принцип. Как Вернадский, так и Шарден рассматривают замкнутую систему, возникшую на земном шаре, как развивающуюся последовательно, по слоям. Причем таким образом, что каждый последующий слой сначала возникает на основе предыдущих и является зависимым от них, а затем подчиняет себе все предыдущие и перестраивает их. На первом этапе таким слоем для Вернадского была жизнь, биоидные структуры.

На втором этапе для Шардена и Вернадского стал разум, т.е. мыслительные и социальные структуры. Они считали, что как первое, так и второе возникает из предшествующих слоев, затем перестраивают их, подчиняют себе.
Интересно, что Шарден рассматривает Ноос (разум), как вершинное достижение мирового развития и в этом смысле как центр вселенной. Но это тоже только образ, о котором я вам рассказал мимоходом. Нам же надо вернуться к анализу тех связей, которые мы устанавливаем между последовательно возникающими средствами, через процессы в которых они создаются. Итак, мы имеем единый поток или реку деятельности, мы выделяем в них единицы разного рода: задачи, средства, процессы. Затем структурируем их особым образом, устанавливая сети связей. Но чтобы задать эти сети связей, мы должны прежде всего выяснить, какие механизмы существуют в этом потоке, и только такой анализ позволит нам научно и обоснованно подойти к анализу каждой отдельной единицы.
Ведь единицы и есть тот элемент и та простейшая структура, которую мы должны выделить в этом потоке, чтобы объяснить все происходящее в нем движение. Иными словами, чтобы ответить на вопрос, какой же является единица деятельности, надо предварительно понять ту систему процессов и механизмов, которая задает весь поток истории деятельности. Это объясняется общим принципом, к которому мы уже не раз обращались. В органических системах подобного типа элемент всегда определяется связями целого. Единицы деятельности в силу этого обладают такими элементами и такой структурой, каких от них требует вся система целого. Конечно, мы не можем анализировать и изучать весь поток деятельности. Но если мы поймем некоторые общие и частично общие механизмы и закономерности, задающие сети связей в этом потоке, то мы сможем глубоко и точно проанализировать структуру любых, самых мельчайших актов деятельности. Наше обращение к универсуму при анализе внутренней структуры отдельных ее единиц вполне оправданно и необходимо.
Нельзя решать эту задачу так: сначала проанализировать и понять структуру единиц, а потом перейти к внешним для них связям целого. Нет, движение должно быть прямо противоположным. От целого и его, целостно понятых фрагментов к единицам и элементам. Если вы делаете срез в синхронном плане и рассматриваете процессы функционирования в этом свете, то вы можете объяснить целое исходя из элементов.

Если же вы берете исторические связи, то путь может быть только одним – от целого к отдельным элементам – это принцип, обязательный для анализа всякого органического целого. Конкретно решить поставленные выше вопросы о природе и механизмах различных процессов, осуществляющихся в этом потоке деятельности, – это значит рассмотреть прежде всего, каким образом передается деятельность от поколения к поколению.
Так мы приходим к понятию трансляции деятельности, приходим к выявлению особых механизмов функционирования культуры: расчленяем общий поток деятельности на отдельные каналы, устанавливаем связи и зависимости между различными каналами. Все эти вопросы подробно рассматриваются несколькими статьями: «О методе семиотического исследования знаковых систем», «Анализ связей управления в социальных структурах и деятельности», «Методологические замечания к педагогическому исследованию игры». Поэтому я не буду останавливаться здесь на всем этом подробно. Мне важно выделить лишь некоторые общие методические моменты, вытекающие из принципа зависимости элементов от системы целого. Если мы поняли, что средства деятельности выделяются в процессах именно для того, чтобы передавать их другим людям, а последние должны использовать их для построения новых процессов, то мы можем теперь подойти к анализу новых процессов с точки зрения этой ключевой задачи. Мы можем спрашивать, какими должны быть средства, чтобы удовлетворять этим процессам. Двигаясь таким же путем дальше, мы должны обратить внимание на то, что ребенок, чтобы воспользоваться этими средствами должен еще предварительно взять их. А это предполагает еще одну группу дополнительных средств, необходимых ему для осуществления учебной деятельности, в которой усваиваются средства.
Вместе с тем рядом возникает еще одна надстройка. Педагог со своими особыми задачами и с той деятельностью, которую он должен осуществлять, чтобы помочь ребенку взять транслируемые средства. Очевидно также, что в ходе учебной деятельности ребенок присваивает себе как те средства, которые транслируются от предшествующих поколений, так и те специфические, которые ему передает педагог.

Так, двигаясь от процессов, которые должны осуществляться в потоке деятельности, мы идем к определению тех элементов и связей, которые должны быть в каждой единице. На основе рассматриваемого выше становится возможным систематическое рассмотрение и анализ того, что мы называем естественным и искусственным в развитии социального целого.
Понятие развития предполагает преемственность, зависимость последующего от предыдущего. Если, к примеру, появление какого-либо явления определили два других явления, то в зависимости от того, как они его определили, мы различаем два возможных случая и проводим разграничение между предпосылками и условиями. Когда мы рассматриваем предшествующие явления как предпосылки, то они переходят в последующие явления и вместе с тем исчезают. Когда мы говорим об условиях, то они всегда остаются. В связи между предпосылками и развившимися явлениями нет взаимодействия, а в связи между условиями и развившимися явлениями взаимодействие обязательно должно быть. Если мы имеем последовательность подобных взаимодействий, и дело выглядит таким образом, что какое-то явление «А» переходит во все новые и новые формы в условиях воздействия на него какого-то другого, меняющего условия «В», то мы можем говорить о процессе естественного развития и изображать его в схеме вида:

Попытка наложить подобную схему развития на деятельность приводят к неудачам. Мы уже достаточно выявили это раньше. Ведь саму деятельность мы уже разложили на несколько блоков и установили между ними такие связи, что у нас средства определяют образования или появление процесса. Движение в целом идет таким образом, что некоторые средства как бы отпечатываются в процесс, а затем из этого процесса извлекаются новые средства.

Когда мы имеем [дело] с такими структурно представленными образованиями, то схема естественного развития уже не подходит. Между средствами нет никакой прямой преемственности и точно также нет преемственности между следующими друг за другом процессами.
Иначе можно сказать, что средства никогда не переходят в другие средства, и процессы не получаются из других процессов. И самое интересное, что средства отпечатываются в определенный процесс, но при этом не исчезают и не умирают, а сохраняются. Грубо говоря, мы имеем механизм, когда нечто – мы назвали это средствами – как бы ударяет во что-то другое, создает в этом другом новообразования и само при этом остается существовать. И так повторяется непрерывно, все вновь и вновь. Именно таким механизмом характеризуется человеческая деятельность. Но мы знаем и глубоко уверены, что наша человеческая деятельность развивается. Каким же образом проанализировать это развитие и какую схему надо построить, чтобы его проанализировать? Здесь мы вынуждены строить механизм развития, который схематически может быть представлен в простейшее форме, как:

А1 отпечатывается в А1`, последнее отпечатывается в А2, А2 отпечатывается в А2`и т.д. При этом изменение характера движущихся в этом механизме новообразований – переход А1 в А2 – объясняется воздействием описанных нами выше естественных условий. В частности, примером таких условий может выступать задача. Например, переполнились британские острова, пришлось англосаксам ехать в Америку, заселять новую Англию.

Там совсем иные условия, они применили прежние средства и стандарты деятельности, но благодаря другим условиям, все они естественным образом видоизменились. Возникли новые формы и средства деятельности.
Нетрудно заметить, что такой механизм непрерывно приводит к изменению самих объектов или продуктов. Он не может обеспечивать инвариантности того, что передается. Поэтому, чтобы сохранить интересующие нас продукты постоянными, мы должны видоизменять характер и механизмы самой трансляции. Это легко может быть достигнуто, если мы сделаем печатающее средство постоянным и передачу его независимым от того, что оно печатает. Схематически такой механизм будет выглядеть следующим образом:

В этом случае печатающее средство становится элементом культуры и транслируется как эталон или норма независимо от того, как изменяются те конкретные реальные продукты или какие-то иные социальные образования, которые этой нормой задаются. Постоянно происходящие изменения условий никак не отражаются на элементах культуры, и это обеспечивает постоянство воспроизведения социальных структур, сохранения их. Это можно назвать догматизмом или консерватизмом социальных структур.
Здесь важно, что произошел разрыв между нормами и теми условиями, в которых создаются задаваемые ими конкретные образования. Для того, чтобы восстановить эту связь и преодолеть возникшие разрывы, нужно какое-то специальное образование. Здесь надо сказать в защиту консерватизма, что он является необходимым условием сохранения и функционирования человеческого общества. Это и есть первооснова и главная составляющая искусственных механизмов социального развития.

Обычно, когда говорят о догматизме, то вкладывают в это слово нехороший оттенок, а между тем именно этот механизм обеспечивает сохранение социального организма. В частности, когда сейчас мы испытываем большие затруднения в воспитании детей, то мы не имеем тех самых консервативных механизмов, которые мы хотели бы иметь. Сначала мы их сломали, а теперь переживаем их отсутствие и хотим восстановить вновь.
Так мы приходим к очень важному принципу, что подобный механизм трансляции норм, обеспечивающий устойчивость социальных структур, никогда нельзя ломать, а нужно просто управлять его закономерностями, менять их произвольно, как мы хотим. Именно здесь мы переходим к другой составляющей механизмов искусственного развития, к более сложным составляющим. До сих пор мы говорили лишь о механизмах консервации и сохранения. Но кроме того должна быть особая составляющая, которая будет менять эталоны и нормы, т.е. составляющую «А» таким образом, как это нам нужно и как мы хотим. Это достигается включением в систему дополнительных элементов, органов, осознающих воздействие «В» на «А1», «А2» и т.д, или иначе осознающих отношения между условиями и нашим объектом и меняющим объект в соответствии с тем, какие условия для него существуют и будут существовать в дальнейшем.
Примечательно, что при этом мы должны знать, каким образом будут меняться сами условия, и это приводит нас к необходимости представлять эти условия как закономерно или правилосообразно развивающиеся. Схематически эта более сложная структура искусственного может быть представлена так: новый элемент «А» выступает по отношению к нормам «А» в такой же функции, в какой «А» выступала по отношению к «А`». Таким образом происходит как бы соединение друг с другом многих схем искусственного управления, и в результате появляется более сложная синтезированная структура. Мне важно подчеркнуть, что таким образом объясняется масса различных механизмов человеческой деятельности. И наоборот, не учитывая искусственных механизмов управления, мы никогда не сможем понять действительной природы деятельности».

Точка, глава закончилась. Следующий раз у нас последовательность будет такая: еще раз пройдем эту схему круговорота в другом изложении, после чего обсудим развитую интерпретацию схемы трансляции и воспроизводства. Самая известная мне развитая форма была опубликована в середине 80-х годов. После чего вернемся к отдельным элементам и будем двигаться по элементам.
Вопросы.

Ответы на вопросы

Ковалевич Д. У меня есть два вопроса до того, как вы меня разбудили и два после. Там такой был пассаж про понятия, которые становятся средствами. А что становится моделью или начинает выполнять функцию модели, когда понятия становятся средствами?
Щедровицкий П.Г. Еще раз
Ковалевич Д. Ну смотрите, мы обращались к понятию, как к некоторой модели…
Щедровицкий П.Г. Не как к модели. Мы обращались к понятию, это же было до того, как ты проснулся, мы обращались к понятию как к изображению объекта. Мы не видели различия в нем, в понятии, кальки объекта и средства. Не видели. А теперь мы увидели. Мы остановились и сказали: но это же не калька объекта, или точнее, это не объект на самом деле, это понятие. И как только мы так сказали, имея в виду под таким словоупотреблением, что это суть наше средство организации мышления, мы расщепили изображение объекта, которое было сплющено с самим объектом. Мы изображение отделили и увели в слой средств, а там у нас осталось место для объекта.
Ковалевич Д. А что у нас тогда выполняет функцию этого места?
Щедровицкий П.Г. Функцию места выполняет пустое место. А функцию изображения что выполняет?
Ковалевич Д. Да.
Щедровицкий П.Г. Функцию изображения может выполнять что-то другое или ничего. Собственно, методологическое мышление отличается от предметного тем, что предметному мышлению, чтобы удерживать объект, обязательно нужно иметь его материальное изображение, а методологическому мышлению это не нужно, поскольку оно умеет работать с чистыми местами. И в этом смысле методологическое мышление функционально сопоставимо с Гуссерлианской феноменологической редукцией или эпохе, но другим способом. Потому что по Гуссерлю эпохе – это удержание самого себя от полагания объекта. Это специальный набор технических приемов, который позволяет ничего не класть на место объекта, а двигаться в разных системах представлений. Они это обычно используют для того, чтобы, как они считают, углубиться в более низкие этажи переживаний, выделить глубинные структуры человеческого сознания и восприятия, а мы, методологи, используем это для другого – чтобы работать со схемами многих знаний и конфигурировать более объемлющие пространства. Но в части первичных процедур отщепления, техники очень похожи.

Ищенко Р. Это значит удерживать проблематизацию все время?
Щедровицкий П.Г. Но проблематизация и есть название для способа вот этого расщепления и столкновения разных представлений друг с другом, одновременно всегда сохраняя пустое место. Потому что деятельностный подход утверждает, что класть туда нужно не глубинное или там не какое-то выведенное, а класть туда надо что-то в тот момент, когда это нужно.
Ищенко Р. Ситуационно?
Щедровицкий П.Г. Ситуационно-деятельностно, кооперативно-коммуникативно, под решение каких-то практических задач. Но при этом полагая это туда, всегда сохранять рефлексию, что это только полагание. Что это только временная структура, а не сам объект, как он есть на самом деле. Поэтому Георгий Петрович часто любил говорить, что нет ничего более идеалистического, чем принцип материализма. Когда его спрашивали, почему он так говорит, он отвечал, что принцип материализма утверждает, что объект есть, но он не утверждает каков он. И в этом смысле принцип материализма заключается в том, и вот эта идея о том, что наше познание бесконечно и неисчерпаемо, в соединении означает, что мы отдельно держим место для объекта, а отдельно меняющиеся представления.
Верховский Н. Потому что объект есть условие деятельности.
Щедровицкий П.Г. Поскольку объект функционально есть важнейшее условие деятельности. Независимо от того, заполнен ли он каким-то материалом или нет.
Верховский Н. А наличие деятельности и есть основная ценность.
Щедровицкий П.Г. Ну, да. Воспроизводство.
Ковалевич Д. Второй вопрос. Вы про нормы почти не говорили, но все же. Нормы в этой трактовке – это только средства или их специальное обобщение или конфигурация и все? Нормы равно средства в этом смысле? Есть ли какое-то другое содержание нормы, кроме средств?
Щедровицкий П.Г. Конечно. Вообще, принцип простой: если есть разные слова, то за ними есть разные сущности. Тут действует тот же принцип. В деятельностном языке имя – есть всегда имя функции, а не материала. Поэтому, когда я говорю «быть нормой и быть средством», я имею ввиду разные наборы функций. Но одновременно в деятельности существует постоянное движение материала и постоянные феномены употребления несвойственного материала для выполнения некоторых функций.
И в этом смысле у Выгодского есть очень занятная лекция об игре, где он, обсуждая эту проблему на примерах детской игры, говорит следующее: «Что такое детская игра? Детская игра – это проба функций».

Почему в детской игре все может быть всем? Все по материалу может быть всем? Потому что ребенок экспериментирует над функцией. Он обыгрывает функциональное назначение. Ему не важно, каким предметом при этом он манипулирует. Дальше Выгодский пишет: «Но при этом, это очень смешно. Ребенок скачет на палочке, к нему подходит взрослый и говорит: «Ну что, это у тебя конь?», – ребенок отвечает: «Дядя, ты дурак, это не конь, это палочка». При этом ребенок в определенном возрасте уже понимает разницу между функцией и морфологией. И если ему не мешать своими педагогическими действиями, то у него все будет в порядке. Ведь взрослый потом перестает понимать в какой-то момент, у него слепляются функции и материал. Возникает единый, нерасчлененный сгусток и употребление одного и того же материала для разных функций ему уже очень трудно осуществить. Хотя, в общем, мы всегда с этим регулярно сталкиваемся – вы взяли телефон, размахнулись, ударили кого-нибудь по голове, и это уже совсем не аппарат для телефонных переговоров.
Ковалевич Д. Тогда у нас с вами любой разговор может быть исключительно функциональным, если слово есть функция. Т.е. если любое имя есть функция и ничего больше.
Щедровицкий П.Г. Ну, да. Да. Это также приблизительно, как с проектированием. Это очень хорошие примеры приводятся. Чем хороший проектировщик отличается от плохого? Плохой проектировщик проектирует светильник, т.е. у него функция и морфологии сцеплены. Он проектирует объект. А хороший проектировщик проектирует освещение, а точнее, он функционально зонирует тип освещения. А материальные решения он подбирает, они могут быть разными. Сначала он спрашивает: «Вы что хотите делать в этой комнате? Сколько вы в ней находитесь и т.д.», а потом находит материальное решение. И кстати, это ключевое различие между конструированием и проектированием. Глазычев любит говорить про это, что это монтаж цитат. Что это не проектирование, а просто надергивание уже имеющихся решений, каждое из которых есть слепок функции и морфологии, и собирание их в конструкторы. Вместо того, чтобы сначала распредметить это все, создать функциональный портрет, а потом под него искать совершенно другое материальное решение.

И в этом плане, обрати внимание, как раз где-то в возрасте 15 лет, к сожалению, в силу нашего современного, специфического образования, вот эта способность детей разделять функции и материал разрушается, их вставляют в машину реального образования, а не формального, где каждой функции приписывается материал, их учат этим связкам. После чего они всю жизнь с этими связками ходят по жизни и ничего, кроме повторения не могут делать.
Ковалевич Д. Т.е. мертвые языки – это как раз вот про это?
Щедровицкий П.Г. Мертвые языки – это как раз про изучение слов, у которых нет обозначений. Поэтому еще раз: когда ты говоришь, что мы не можем разговаривать, в этом плане, не очень понятно, про что ты говоришь. Побольше разговаривай с детьми.
Яшенкова М. Я все предыдущие лекции прогуляла.
Щедровицкий П.Г. Да, я знаю, прогуляла. Но, правда, они все вывешены на сайте, и их можно прочитать.
Яшенкова М. Можно предположить, что попытка изобразить развивающиеся объекты есть смерть схематизации с помощью блоков, схем состава? Там же были какие-то свои стадии развития графики?
Щедровицкий П.Г. Не пытайся понять за одну лекцию содержание четырех лет. Я про это говорю и буду говорить. Я про это читаю курс, и читать его буду четыре года.
Яшенкова М. Но я правильно предполагаю?
Щедровицкий П.Г. Нет, неправильно. Я специально читал лекцию о том, что не нужно творческих прорывов. Не надо ничего пытаться понять рывком, потому что, обычно, при этом голова рвется. Получается всякая дребедень. Надо медленно, сидя на пятой точке, долго, упорно, последовательно и без всякого творчества. Я понимаю, что это противоречит всей твоей предыдущей практике жизни, но поверь мне.
Ковалевич Д. Вот на этой схеме «Задача 1» – это условно-практическая задача, так? А «Задача 2» – это рефлексивная задача? Если «Задача 1» появляется из практики, из столкновения с практикой, а «Задача 2» из чего появляется? Или могу по-другому спросить, а в каком рассуждении возник генезис этой задачи?
Щедровицкий П.Г. На самом деле можно ответить несколькими разными путями. Первый тип генезиса, неправильный тип генезиса. Он заключается в том, что ты решаешь первую задачу, решаешь, решаешь, решаешь, решаешь и потом тебе это так надоело, что тебя вышибло в рефлексию. Это то, что называется метод «разрыва».

Или еще что-то, что ты не достигаешь решения. Есть второй вариант, гораздо более эффективный. Что тебя папа, а лучше дедушка, научил, что, решая «Задачу 1», надо сразу иметь рефлексию. И в этом смысле движение всегда идет в этих двух линиях. Как вы помните, есть два организма. Один, когда два кружочка связанны стрелочками, а второй, когда второй кружочек…. Грубо говоря, это два способа жизни.
Первый, на самом деле, имеет следующую реальную конструкцию, уж, если доводить до абсурда. Он заключается в том, что я решаю задачу, решаю, решаю, решаю и так и решаю. И никогда не выхожу в рефлексию. Потом приходит кто-то и говорит: «Ну, ты вообще.., ну, ты долдон!» При этом, он может просто пройти мимо и уйти, а ты вышел в рефлексию, тебя остановили. А второй вариант заключается в том, что, на самом деле – это два обвода, существующие как объемлющие системы и ты все время ходишь туда обратно.
Ковалевич Д. А вот эта сторона дела, про папу, который должен это вложить тебе в голову, она в истории методологии присутствует только в такой версии – что папа вложил в голову? Или были попытки ее технологизировать?
Щедровицкий П.Г. Я вам рассказывал эту байку. Георгий Петрович читал лекции в Московском институте физкультуры, был у него в жизни такой этап. И он, читая лекции студентам, а представляете, кто такие эти студенты? Это убитые жизнью спортсмены, самые рефлексивные, которые хотят стать тренером. Т.е. они вышли в рефлексию, в какой-то момент, причем в основном, 90% из них по причине травм, у них было жизненное основание, которое вышибло их. И вот он им читает лекцию и говорит в какой-то момент следующее: «Вы не читайте плохие книжки, а читайте хорошие книжки». И тут одна девушка поднимает руку и говорит: «А скажите, пожалуйста, а как отличить плохие книжки от хороших?» Георгий Петрович приходит домой, я просто это помню, мне тогда уже было лет 15, и он мне говорит: «Мне сегодня задали вопрос, на который у меня нет ответа». Я говорю: «В каком смысле?» Он отвечает: «Понимаешь, какая вещь, я читал хорошие книжки, потому что дедушка имел в библиотеке только хорошие книжки, ты читаешь хорошие книжки, потому что я имею только хорошие книжки, а ей-то я, что должен ответить? У меня нет ответа. Потому что невозможно отличить хорошие книжки от плохих». Вообще-то, на этот вопрос нет ответа. Ну, конечно, существуют системы воспроизводства, трансляции, вузовское образование и т.д. Есть приличные преподаватели, которые не советуют читать плохих книжек.

Ковалевич Д. Понимаете, почему этот аспект, который имеет прямое отношение к собственно мышлению и является ключевым, почему у него ответа нет? Не пробовали ответить?
Щедровицкий П.Г. Ребята, смотрите, все же с точностью до нашего суждения. Мы с вами сейчас рассуждаем о схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры.
Ковалевич Д. Т.е. дальше ответ появится?
Щедровицкий П.Г. Я не знаю, появится ли ответ, но как минимум версии этих ответов.

(1) - Нумерация параграфов дана в виде дроби. В ее числителе - сквозной номер параграфа в соответстсвии с данной интернет-публикацией. В знаменателе - номер параграфа в соответствиии с текстом лекций, который у меня на руках (Виталий Сааков).

Щедровицкий Петр Георгиевич. Родился в семье русского советского философа Г.П. Щедровицкого. С 1976 года начинает активно посещать Московский методологический кружок (ММК), организованный Г.П. Щедpовицким. В ММК специализируется в области методологии исторических исследований, занимается проблемами программирования и регионального развития. С 1979 года участвует в организационно-деятельностных играх (ОДИ), специализируется в сфере организации коллективных методов решения проблем и развития человеческих ресурсов. В настоящее время занимает должность заместителя директора Института философии РАН, Президент Некоммерческого Института Развития "Научный Фонд имени Г.П.Щедровицкого"
- - - - - - - - - - - - - - - -
смотри сайт "Школа культурной политики":
http://www.shkp.ru
- - - - - - - - - - - - - - - -
источник фото: http://viperson.ru/wind.php?ID=554006

Щедровицкий Петр Георгиевич. Родился 17 сентябpя 1958 года в Москве, в семье русского советского философа Г.П. Щедровицкого. С 1976 года начинает активно посещать Московский методологический кружок (ММК), организованный Г.П. Щедpовицким. В ММК специализируется в области методологии исторических исследований, занимается проблемами программирования и регионального развития. С 1979 года участвует в организационно-деятельностных играх (ОДИ), специализируется в сфере организации коллективных методов решения проблем и развития человеческих ресурсов. В настоящее время занимает должность заместителя директора Института философии РАН, Президент Некоммерческого Института Развития "Научный Фонд имени Г.П. Щедровицкого"

оставить сообщение для PRISS-laboratory

© PRISS-design 2004	социокультурные и социотехнические системы priss-методология priss-семиотика priss-эпистемология культурные ландшафты priss-оргуправление priss-мультиинженерия priss-консалтинг priss-дизайн priss-образование&подготовка
	главная о лаборатории новости&обновления публикации архив/темы архив/годы поиск альбом



	с 20 декабрь 2022
	последнее обновление/изменение 05 январь 2023 20 декабрь 2022