Щедровицкий П.Г. Так, друзья мои. Мы начинаем третий учебный год, и, как я уже говорил вам на последней лекции, я пока не могу перейти к основному содержанию, которое планировал рассматривать, т.е. к схеме акта деятельности, потому что не завершил несколько сюжетных линий, которые были намечены в прошлом году.
Еще раз повторю эти сюжетные линии. Одну из них буду пытаться сегодня проговорить – это представление о некоторой клеточке онтологии, деятельностной онтологии. Клеточке, которая включает в себя представление о норме и реализации, с одной стороны, как об определенной категориальной оппозиции, а с другой стороны, как о связке, определяющей лицо любой организованности в мире деятельности. Вот этот сюжет мы попробуем обсудить сегодня, хотя насыщенность этой темы материалом следует пока признать недостаточным, поэтому многие вещи я буду говорить скорее в общем виде, чем приводить соответствующие примеры из текстов Георгия Петровича.
Однако есть еще как минимум две с половиной темы, которые имеет смысл проговорить до перехода к обсуждению акта деятельности. Первая – это трактовка схемы схематизации. Материалом, который вам имело бы смысл посмотреть более внимательно, прежде чем я буду обсуждать эту тему в следующий раз, является мое выступление на конференции по схематизации(2). Выступление, которое произошло одиннадцатого июня текущего года.
В этом выступлении основной тезис, который я развивал, состоял в том, что в основе эволюции схем ММК лежит изменение представления о системах и системной логике. В частности, эволюция и изменение, которое было связанно с переходом от первого понятия системы, достаточно хорошо отражающего общие принципы современного Георгию Петровичу системного мышления, т.е. принцип разложения целого на элементы и выделение связей между ними, ко второй категории системы. Точнее, к представлению о том, что подобное разложение на элементы и связи делать недостаточно. В основе второго системного представления объекта лежит более сложная гетерархическая связь нескольких категориальных схем или категориальных пар. В частности, таких как: форма-материал, процесс-материал, процесс-структура, функциональная структура и морфологическая структура и ряд других, которые надо обсуждать более подробно и систематически дополнять.

Вот этот переход от первой категории системы ко второй категории определил, с моей точки зрения, переход от структурных схем – простейших структурных схем характерных для позднего содержательно-генетического этапа и раннего этапа деятельностных представлений – к более сложным схемам. К схемам, к которым, на мой взгляд, относится и схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры. Там мы не только и не столько раскладываем сложное целое на элементы и пытаемся с помощью техник схематизации выделить невидимые связи, которые превращают эти элементы в элементы некоего целого, но и пытаемся разделить и противопоставить друг другу несколько процессов, находящихся в том или ином отношении друг к другу. А также мы укладываем соответствующие функциональные и морфологические структуры этих процессов, используя техники рефлексивной фокусировки.
Понимаю, что в том виде, в котором я сейчас это проговорил, понять это практически невозможно, но намекаю на то, что это мы будем обсуждать с вами специально и дополнительно на одной из следующих лекций. Надеюсь, что буквально в следующий раз.
Третья сюжетная линия, которая требует доводки – это представление о пространстве и пространственной организации мышления. Вы помните, что я подробно обсуждал эту тему, по крайней мере, дважды, и оба раза в применении к такому сюжету как специфика методологического мышления. Первый раз, когда мы с вами переходили от сложных схем предметной организации, в частности, научного предмета, к схемам методологической организации мышления. Это работы Георгия Петровича конца 70-х годов, в частности та статья, которая была опубликована в сборнике «Системные исследования» про пространство методологической рефлексии. Второй раз, когда мы с вами обсуждали, и я цитировал работы одного из российских философов 20-30-х годов. Я пытался выделить глубинные причины необходимости обращения к категории пространства при обсуждении мышления и указывал на то, что многие наши понятия, которые мы используем при обсуждении мышления, носят метафорический пространственный характер.
Мы вынуждены возвратиться к этой теме в той мере, в какой анализ культуротехнической позиции я связал в последнем такте прошлогодних лекций с более широким рядом позиционных представлений и представлений о роли методологии. Вы помните, что я говорил о том, что для Георгия Петровича, по всей видимости, в тот период перехода к теоретико-деятельностным представлениям его собственная работа оказалась связана с целым набором таких фигур самоопределения как: педагог, методолог, культуротехник.

Дальше речь пойдет о социотехнике. Вот этот набор позиций и образов самоопределения, по всей видимости, был для него достаточно важен. Если хотите, он искал некую фигуру самоопределения, некую фигуру самоназывания и все эти позиции в той или иной степени выводились из определенных требований к масштабу мыслительного охвата окружающего мира. И эта идея о том, что собственно пространственные формы организации мышления лежат в основе подобного технического жизнестроительного отношения к окружающему миру и своей жизнедеятельности – это достаточно сложный третий сюжет, который нам придется дополнительно обсудить для завершения предыдущего такта работ.
Четвертый момент, который важно отметить при переходе к следующему этапу – вопрос о круге чтения. Несколько лет тому назад продумывая работу, которую мы ведем в формате Чтений памяти Георгия Петровича, я сформулировал в качестве необходимого этапа работы этап компаративных исследований. Вы помните, что это вызвало достаточно активную полемику внутри последователей методологического движения, по крайней мере, по двум разным направлениям. Первое, каким образом возможно такое сопоставление. Необходимо ли оно, возможно ли оно, какова методология подобного сопоставления. А второй круг вопросов, который вызвал меньшую дискуссию, но играет очень существенную роль – это вопрос о том, с кем осмысленно подобное сопоставление.
Сегодня я считаю, что мы обязаны вернуться к этому вопросу, потому что те фигуры, которые стали предметом обсуждения: французская линия философии – Фуко и Деррида, с одной стороны, немецкая философская линия – в частности, Хабермас, – без сомнения, эти направления компаративных исследований очень важны и достаточно любопытны.
Но за пределами сопоставительного анализа оказались несколько мыслителей, несколько направлений европейской философской, шире интеллектуальной работы, начала 20-го века, которые, по крайней мере, сейчас я склонен считать гораздо более близкими духу, а где-то и букве того, чем пытался заниматься Георгий Петрович. Я хочу, прежде всего, назвать одного из поздних неокантианцев – Эрнста Кассирера. Я говорил вам в прошлый раз, что рекомендую на досуге почитать работу, которая недавно была переведена на русский язык. Это «Философия символических форм» – работа, первый том которой Кассирер завершил в 1922 году.

С другой стороны, совершенно иная линия. Это линия так называемой австрийской политэкономической школы. Это работы основателя данной школы – Карла Менгера, это работы Людвига фон Мизеса и, в меньшей степени, работы третьего поколения австрийской школы, к числу представителей которого принадлежит достаточно известный в России, хотя и в очень узком диапазоне – Шумпетер.
Нужно сказать, что Людвиг фон Мизес опубликовал в середине 20-х годов книгу, которая называется «Человеческая деятельность». Он, повторяя своего учителя Карла Менгера, утверждал, что именно теория деятельности, которую он называл праксеологией, лежит в основе гуманитарных наук. Многие его последователи продолжают работать в методологических традициях австрийской школы (иногда говорят политэкономической школы, хотя мне кажется, что их претензия всегда была гораздо шире). Они собственно утверждают, что именно теория деятельности вот в таком праксиологическом залоге и должна была, по мнению их учителя и родоначальника, быть разработана и развернута для того, чтобы мы могли всерьез говорить о построении систематического социально-гуманитарного знания.
Поэтому нам придется на некоторое время отложить такт третьего цикла обсуждения. Еще раз подчеркну, цикла, посвященного схеме акта деятельности. И вот так последовательно, в несколько приемов, три лекции посвятить завершению неких сюжетных линий предыдущих двух лет.
Также хочу, прежде чем перейду к теме сегодняшнего дня сказать, что мы провели в Фонде обсуждение моего курса лекций. Я попросил ряд участников ММК прочитать эти лекции и высказать мне свои замечания. Надо сказать, что я с интересом поприсутствовал на этом обсуждении. Участники поддались на мои уговоры и начали читать, но в основном они выступали в таком залоге: «Я прочитал шесть лекций и могу сказать…». Я вспомнил, что когда-то я был в одном немецком университете, читал там лекции. Там был философский факультет, который изучал работы Хайдеггера. Студенты пяти курсов делились по тому, до какой страницы «Бытия и времени» они дочитали эту работу. На первом курсе они прочитали первые 15 страниц, на третьем они добрались до 50-й и всерьез дискутировали эту работу. По-моему, до конца обучения они так и не прочли эту книгу.
Шутка, но собственно два момента в этом обсуждении затронули меня, как говорится, с высокой степенью определенности. Первое, что меня затронуло: меня упрекнули в том, что заявленная в самом начале общая схема моего рассуждения нарушена.

Напомню вам, что общая схема выглядела так: я разделил три уровня и сказал, что есть уровень, в котором меняются практики московского методологического кружка. Есть уровень, в котором меняются схемы, поддерживающие и обслуживающие эти практики. А есть уровень, в котором меняются техники схематизации. И эти три уровня синхронизированы, в широком смысле слова, друг с другом, и по мере изменения в одном из этих уровней, начинает что-то меняться в других.
Упрек заключался в том, что я, декларировав этот подход, в дальнейшем от него отказался и его не придерживаюсь. Хочу разочаровать вас. Я его придерживаюсь, хотя понятно, что масштаб рассуждений таков, что довольно легко потерять нить рассуждения в отнесении к подобной уровневой схеме. Очень грубо хочу сказать следующее, что я пока прошел один квант изменения. Т.е. я сказал, что:
(а) От практики исследования эмпирического материала мышления, в частности текстов, обслуживающих эту практику схем, в частности схем замещения, Георгий Петрович и его ученики переходят на втором этапе к педагогической и немножко знакотехнической практике. [(б)] При этом параллельно появляется новый пакет схем – схем, связанных с идеей воспроизводства деятельности и трансляцией культуры, и, как я уже сказал выше, [(в)] на основе эволюции представлений о системном подходе и соответствующих системных категорий меняется техника схематизации, о чем я более подробно поговорю в следующий раз.
Вот тот шаг, который мы будем обсуждать в этом году, по всей видимости, связанный с переходом от педагогической практики к практике, которую можно в широком смысле назвать практикой проектирования. Но при этом надо отдавать отчет, что для Кружка середины 60-х годов проектирование трактовалось более широко, а может быть, более аморфно, чем сегодняшнее понимание проекта и проектирования.
Вы знаете, что чисто эмпирически Георгий Петрович переходит из института дошкольного воспитания в институт технической эстетики. Это происходит в 65-м году, хотя реальная работа с коллективом проектировщиков, дизайнеров, архитекторов, которые группировались вокруг Соловьева, бывшего директором института, эта работа начинается раньше, уже в 63-м году. Георгий Петрович всерьез интересуется искусством и текст, прочитанный мною вам где-то в середине предыдущего семестра о социально-семиотических функциях произведения искусства далеко не случаен в его творчестве 60-х годов. Георгий Петровича очень интересует эта новая область деятельности, в частности дизайн и художественное проектирование, в котором люди создают среду обитания.

Он реально работал с теми, кто проектировал вещи окружающего нас мира, как тогда говорили – товары народного потребления. Он реально работал с художниками и архитекторами, которые занимались средовым проектированием. Он постоянно преподавал в так называемой Сенежской студии, которую создал человек достаточно интересный и креативный по фамилии Роземблюм. У него издан большой том таких полу воспоминаний, полу теорий про этот период.
И продолжая одну из линий, которую я обсуждал с вами на этом цикле по воспроизводству деятельности, хочу сказать, что это было одно из самых свободных профессиональных сообществ того периода. В конце концов, понимаете, педагоги – они страшно скучные. Невозможно работать, с ними ничего невозможно делать. Они очень консервативны по определению.
Я очень хорошо помню, когда я был еще совсем студентом, к нам приехал человек, который придумывал реформы образования в Америке при Буше старшем, может быть даже раньше. Как-то раз мы собрались после лекции в институте психологии, и он сказал очень интересную фразу, отвечая Давыдову на его рассказ о том, как он создает движение развивающего обучения в школе. Он сказал: «Василий Васильевич, все это здорово, но в Америке педагоги всегда голосуют за право [правых]». Я тогда не придал этому достаточного внимания, но сейчас я очень хорошо понимаю, что он имел в виду. Это действительно очень консервативное – и ментально и профессионально – с точки зрения позиции, которую эти люди занимают в системе деятельности, сообщество. Понятно, что Георгий Петрович работал не с педагогами, он работал с высокой фракцией тех людей, которые из педагогики ушли в педагогические и психологические исследования. Он работал с молодежью, аспирантами института дошкольного воспитания, которые, безусловно, были чуть более подвижны и заинтересованы в изменениях, нежели основная масса педагогического сообщества. Но, так или иначе, безусловно, это та область деятельности, в которой очень трудно создать что-то новое. И переход к работе с этими непонятными людьми, во многом диктовался, в том числе, тем абсолютным, витальным поиском свободы, который характеризовал в целом его мыслительный поиск в течение всего периода жизни. А люди эти были странными, немножко не от мира сего, а по тем советским временам вообще удивительными людьми, профессиональным сообществом, которого еще не было, которое только-только начало складываться, там не было еще устоявшейся культуры, норм, жесткой социальной структуры.

Поэтому нам с вами придется, возвращаясь к тому, что я говорил раньше, обсудить этот переход от практик, прежде всего, педагогических, немножко семиотических или знакотехнических к проектировочным практикам, и связанным с этим изменением в порядке и логике схематизации. Так, на вскидку, хочу сказать, что фигурка человечка появилась не случайно. В грубой форме, в педагогике из прямого анализа педагогических представлений, несмотря на удивительную странность того, что я скажу, человечек не мог появиться, там его не было. А вот здесь он появился. Он придал всей знакотехнике Кружка и всем ее размышлениям новый поворот.
Еще один момент меня поразил у моих читателей. Кстати, единственным слушателем среди них была Вера Леонидовна, которая совмещала в себе опыт непосредственного восприятия и опыт чтения лекций. Так вот, этот момент заключается в том, что они почти все, многие из них, встали на дыбы по отношению к моему базовому тезису о том, что схемы, построенные ММК в разные периоды, связаны друг с другом. Это тезис, который я все время иллюстрирую. Я говорю о том, что: в схемах замещения присутствуют отношения управления, которые потом оформляются в оргтехнической схеме; в схеме акта деятельности присутствуют представления об исходном материале и продукте, которые потом могут быть вынуты и как калька положены в основу схемы шага развития; в схеме акта деятельности присутствует место для другой деятельности, которая называется объектом и в этом смысле служит основой для трактовки управления как деятельности над деятельностью.

И мой тезис о том, что на самом деле это все одна схема, вызвал у моих товарищей удивительное непонимание и неприятие. Я над этим буду еще размышлять, но сразу хочу сказать, что я буду стараться последовательно показать, что между этими, казалось бы, совершенно разными схемами, существует очень тесная, глубинная связь. Связь как по содержанию, по некоторому объективному пласту смыслового содержания, которое в этих схемах выражается, так и по знаковой форме, т.е. по синтаксису этих схем, начиная с азбуки, алфавита графем, которые используются при прорисовке отдельных схем на разных этапах работ.
Вот, наверное, и все, что я хочу сказать в качестве введения. Я готов здесь ответить на вопросы, тем более что вторая часть лекции будет очень короткой. Не в том смысле, что я мало что скажу, а в том смысле, что у меня всего один тезис, который я в той или иной степени буду раскрывать. Поэтому вопросы могут быть заданы не только к тому, что я сказал, но и к каким-то моментам прошлых лекций.
Теперь я понял, что надо спрашивать: все ли читали все двадцать четыре лекции предыдущего периода?

Алейник В. Скажите, может быть тезис об одной схеме формируется не только от содержания, а еще и от установки на онтологизацию мыследеятельности, когда вам нужно фактически додумать связь между ними всеми? Эти схемы появлялись как разные фокусировки по отношению к разным практикам на разном материале, а задача, которую вы сейчас поставили и делаете несколько лет, она заставляет вас додумывать и простраивать эту связь.
Щедровицкий П.Г. Знаешь, мне кажется это надуманное противопоставление. Ну да, конечно, я ставлю задачу на интеграцию. Точнее, я ставлю две задачи: на парадигматизацию, т.е. выделения вот этих ключевых содержательных кирпичиков того здания, которое строил Георгий Петрович и другие участники Московского методологического кружка в течение сорока лет. При этом, ставя перед собой такую задачу, я, конечно, хочу, чтобы это выглядело как достаточно законченное интегрированное построение. И когда вы обращаете мое внимание на мою позицию, вы конечно, безусловно, правы, я должен вам сказать: «Да, это моя установка. Я так выстраиваю свою собственную работу, свои рассуждения, и в силу этой установки присутствует элемент модернизации того, что было и до стройки». Но, с другой стороны, коллеги, никакая модернизация, никакая установка не дала бы нам никакого результата, если бы материал, который я рассматриваю, не позволял к нему так отнестись.
Я не верю в то, что люди могут существенно меняться в течение своей жизни. Я не верю в то, что Эммануил Кант в своем втором критическом и посткритическом периоде так сильно отличался от докритического. Не зависимо от того, падал он копчиком на заборчик или не падал. Я не верю в то, что Витгенштейн-2 – это другой человек, кардинально отличающийся от Витгенштейна-1. Не верю я в это. У меня есть опыт анализа текстов тех или иных мыслителей в достаточно длинной временной перспективе. Я несколько лет занимался этим достаточно профессионально. Я начинал свое вхождение в психологию, в философию во многом как историк, или как археолог. В смысле как у Фуко. Я разбирался с разными текстами, иногда с разными редакциями одних и тех же текстов, и пытался выстроить, понять, реконструировать определенную логику. Обычно я сталкивался с тем, что да, смены возможны, но это смены, во многом описываемые в метафоре фокусировки. Когда какой-то пласт содержания, присутствовавший с самого начала, но не игравший роли, меняет свое положение в системе и переходит из периферийного положения в центральное. Да, такое происходит.

А вот так, чтобы человек в 50 лет вдруг чего-то придумал нового – такого не бывает. Но разве что его скинули с какой-нибудь высоты, он головой ударился, старое у него выскочило и пришло новое.
Собственно, в ответ Алейнику я хочу сказать следующее, что при этом с моей точки зрения я в точности следую не только рисунку жизненного или мысленного пути Георгия Петровича, но я еще следую тому общему принципу, который он декларировал. Что я имею в виду? Схему многих знаний. Знаете, ведь в конце концов я могу рассуждать очень грубо, что каждая из этих схем есть та самая предметная плоскость представления единого объекта, который умозрительно Георгий Петрович поворачивал в течение своей жизни и рассматривал с разных сторон. Теперь ты меня спрашиваешь: «А такой объект был?» – ну конечно был. Он же пунктирный. Знаешь, он же постулирован как единый. Да мир един. И поскольку Георгий Петрович принадлежит к классической школе европейского мышления и точно не принадлежит к популяции «хаотиков», а принадлежит к популяции «универсалистов», то для него этот объект существовал в той мере, в которой он должен был существовать. А вот эти все заходы, так сказать: содержательно-генетическая логика и схема замещения как первый срез предметного представления о мыследеятельности; схема воспроизводства как второй срез мыследеятельности. Но при этом «мыследеятельность» здесь метафора. Мыследеятельность – это последнее исторически придуманное имя этого целостного объекта.
Алейник В. В этом смысле у Вас та же самая позиция? Как у него?
Щедровицкий П.Г. Да. У меня просто нет никакой позиции. У меня нет никакой позиции – я и есть он для вас. Но поскольку возразить он не может, то уже.
Данилова В.Л. В данном случае это уже позиция.
Щедровицкий П.Г. Да, ну наверно это что-то другое, это скорее амплуа. Вот еще раз, по установке, по направленности работы он стремился получить синтезированное знание о неком едином мире – мире мыследеятельности. А то, что параллельно, снимая эти проекции, он, так сказать, расширял границы самого этого мира и переопределял в том числе и в такой номинативной форме сам этот объект. Да, все мы движемся, меняемся, понимаем что-нибудь новое. И конечно шаг от мышления к мыследеятельности он гигантский. Но уже с той дистанции, в которой мы сегодня находимся, и тем более будем находиться завтра, он не очень существенный. Он существенный для Георгия Петровича, но для внешнего наблюдателя это, в общем, про одно и то же. И поэтому я считаю, что это не выдумка.

Т.е. это выдумка и модернизация, но это выдумка и модернизация, которая целиком и полностью лежит в русле общего духа его работы на протяжении сорока или пятидесяти лет.
Еще вопросы?
Сорокин К. Два года назад вы рекомендовали базовую книжку – 7-й том серой серии. И тогда же оговорили, что есть еще 6-й том, который как-то про то же самое, но там заход на схему акта деятельности, а не на схему ВДиТК. Т.е. в следующем семестре у нас базовая книжка шестая?
Щедровицкий П.Г. Смотрите, первое, давайте так – я выбрал серую серию в качестве основы, потому что это лекционная форма. Я уже говорил вам о том, что специфика работы Георгия Петровича в тот период заключалась в том, что возможность публикаций была достаточно узкой. Я еще застал тот период советского цензурно-организационного отношения к этой сфере деятельности. Вот, например, были «тезисы». Форма «тезисы к конференции». Ты едешь на конференцию, и ты пишешь тезисы, посылаешь эти тезисы, и их публикуют. Дальше было ограничение редакционного комитета сборника тезисов, что больше двух тезисов под одной фамилией писать нельзя. Поэтому я, например, когда ехал на конференцию, там по рефлексии, я писал тезисы Щедровицкий, Щедровицкий-Попов, Попов, Сергейцев и т.д. Мне хотелось изложить много, а изложить под своей фамилией можно было только немножко. Поэтому я писал от коллектива авторов.
Георгий Петрович делал тоже самое. Георгий Петрович писал за Лефевра, за Юдина, за Надеждину, за Непомнящую и т.д. И фигурировал под многими разными фамилиями. Это не значит, что они не участвовали в этой работе. Участвовали. Потому что работа была действительно коллективной. Поэтому, когда написано три или четыре участника тезисов или автора, да эти люди принимали участие в обсуждении, генерировали какие-то идеи и т.д., но многие из этих работ написаны постфактум рефлексивно Георгием Петровичем, но как бы с вовлечением этих участников в авторский коллектив.
Теперь, количество страниц, которое выделялось на публикацию было маленьким, писать большие материалы было нельзя. Были ограничения – один авторский лист. Я не знаю, из каких соображений. На тезисы один простой лист, а на статью один авторский, т.е. 24 печатных листа. Георгий Петрович уплотнял этот текст до «не могу». Все, что он хотел сказать, он «втискивал» в эти строчки. Это не так, что вы открываете книжку Генриха Рикерта, начинаете ее читать и через сто страниц вы понимаете, что он все еще не закончил одну первую вступительную мысль.

Вот этого не было. Это могли себе позволить немецкие профессора там или русские профессора 19-го - начала 20-го века, а при советской власти этого позволить себе было нельзя. Читать это невозможно. Это невозможно читать. Это хуже китайских иероглифов.
Поэтому я вам сказал – серая серия для входа. Более того, исхожу из того, что все прочитали. Дальше, конечно же, я как старый опытный преподаватель понимаю, что большинство студентов ничего не читают, слабо понимают то, что говорят, ничего не записывают, конспектов не имеют и пр. Поэтому если вы имитируете вот такого вот студента средней руки, из 24-х лекций 16 прогулял, и задание не выполнил. То читайте 6-й том. Да, вам как раз пора. За два года 7-й, теперь 6-й. Если вы за это время уже более или менее прошли по тому контуру текстов, которые я обозначил, то не знаю... Вот этот переход во второй половине 6-го и 7-го тома один раз к воспроизводству деятельности, другой раз к акту деятельности, конечно, должен быть вписан в более широкий контекст.
Но мы об этом специально поговорим – про акт деятельности. Потому что я в прошлый раз, если вы помните, специально акцентировал ваше внимание на том, что эти линии во многом идут параллельно, а их этапирование – пакета схем воспроизводства деятельности и трансляции культуры и пакета схем акта – это искусственная процедура. Ведь если мы начнем очень жестко историографически крепить начальные схемы акта деятельности, например схему конверта, то она окажется раньше. Т.е. она скорее примыкает к финальной ветке содержательно-генетического логики и схем замещения, и, в общем, давайте так грубо, является ни чем иным, как перерисовкой этажей замещения из вертикальных плоскостей в структуру. Но развитая схема акта деятельности, в которой появляется уже фигура позиции, достаточно развитый набор элементного состава, противопоставление субъективной и объективной части акта – это, конечно, схема более поздняя. Это схема 1965, 1966 года, может быть даже еще позже.
Но проблема, повторяю, не в этом. Почему я схему воспроизводства деятельности вынес на передний план? Потому что я утверждаю, что по отношению к представлениям акторным, эта схема носит рамочный характер. Акт деятельности был у всех. У Парсонса был акт деятельности, у Джорджа Герберта Мида был акт деятельности, у актуалистов конца 19-го века был акт деятельности, у праксеологов есть акт деятельности, ну уж у Котарбинского-то точно. Такой советский праксеолог. Советская версия поздних учеников австрийской политэкономической школы.

В теории деятельности Леонтьева был акт деятельности – акт действия. У Гальперина и т.д.
Теперь я говорю, что принципиально отличает все эти акты действия – деятельности от акта деятельности Георгия Петровича и теории деятельности Георгия Петровича? Ответ – рамка, которой в самой схеме нет. Идея воспроизводства – вот что отличает. Т.е. отличает то, чего нет в самом акте. Отличает способ интерпретации. Приблизительно также, как отличает английское «activity» от русского «деятельность». Потому что как только вы переведете русское «деятельность» на английское «activity», вы вынужденно втащите с этим переводом психологически-индивидуалистическую трактовку деятельности, как активности индивидуума. Это зашито внутрь английского термина. У англичан нет деятельности, нет. У них нет такой категории, у немцев есть, а у англичан нет. Если и переводить на английский язык понятие деятельности из системодеятельностного подхода, то переводить надо, используя понятие или языковую кальку эффективности, а не активности. Поэтому я поставил рамку сначала, а содержимое потом. Но на ваш вопрос отвечаю – можно, читайте.
Еще вопросы? С вопросами лучше, я даже проснулся.
Алейник В. Вы говорили про позиционную схему, что она в педагогике не могла появиться. Почему?
Щедровицкий П.Г. Потому что педагогика трактовалась в тот момент скорее технологически-машинным образом. Понимаете, идея нарисовать две фигурки и расчленить понятие учение и понятие обучение и представить это как схемы, или как единую ситуацию, разбитую на две разных ситуации. Кстати, вот эта идея, разделения учения и обучения и такой схематизации ситуации учения-обучения, лежащей в основе представления об акте коммуникации, т.е. выпрыгнувшей через шаг, появляется очень поздно.
Сорокин К. А вот линия учения-обучения у Рубинштейна какого-нибудь, это же раньше было?
Щедровицкий П.Г. Слушайте еще раз, вы поймите, заимствование, не заимствование. Я вот готовясь к сегодняшнему дню, сделал такую первую версию сегодняшней лекции – я хотел вам прочитать текст и потом спросить: «Кто его написал?» Игра в шарады. Понимаете, все очень похоже. Невозможно выделить каких-то эксклюзивных вещей. Если вы ставите перед собой задачу найти подобие, то вы почти наверняка ее найдете.

Вот, например, не буду долго читать, просто начало:

«При попытках приложить результат этих исследований…

Не буду говорить каких, потому что вы поймете – чей это текст.

…и касавшихся главным образом структуры математического и естественнонаучного мышления, к изучению проблем гуманитарных наук, мне становилось все более ясно, что общая теория познания в ее традиционном понимании и ограниченности недостаточна для методического обоснования гуманитарных наук. Наряду с учением о формировании понятий и суждений…

Вслушивайтесь в нюансы текста.

…в естественных науках, в результате которых определяется «объект» природы, в его основополагающих конститутивных чертах, и «предмет» познания, который вычленяется в его обусловленности функции познания, должно быть выработано аналогичное определение и для области чистой субъективности. Из занятия этой проблемой вырос план общей теории форм выражения Духа, в частности анализа языка: мифологического и религиозного и, соответственно, научного мышления. Следует отметить, что рассмотрение языка в соответствии с его чисто философским содержанием не было предметом работы философов со времен фон Гумбольдта Вильгельма.
Современная философия скорее пошла по пути критики языка, где философия языка стала равнозначна отрицанию и расщеплению его духовного содержания. Идеал философской грамматики был разрушен, а единство языка стали искать не в его логическом содержании, а исключительно в его возникновении и психологических законах становления. Психологизм был возведен в ранг универсальной догмы. Философский идеализм не смог вернуть языку той позиции, которую он занимал у Гумбольдта, и вместо того, чтоб понимать его как самостоятельную, опирающуюся на присущие ему законы форму, его сводят к общей эстетичной форме выражения.

В то же время философское умозрение начинается с понятия бытия. Когда оно конституируется как таковое, когда вопреки многообразию и разнообразию существующего, пробуждается осознание единства сущего, впервые возникает специфически философская направленность миросозерцания. Поиски начала и источника последней основы бытия обычно приводят к достаточно определенному ответу, затуманивающему существо и глубину проблемы. То, что объявляется сущностью мира, обычно является лишь его частью. Атом Демокрита и число Пифагорейцев, несмотря на дистанцию, отделяющую их от правещества ионийцев, остается методологическим двуединством, зависшим где-то между физическим и духовным.
Лишь Платон преодолевает эту неопределенность в своем учении об идеях. Так понимал свой философский вклад и сам Платон. Именно это он выдвигает в качестве основного момента, отличающего его умозрение от умозрения досократиков. Бытие впервые осознается им как проблема. Платон не задается вопросом о делении, образовании и структуре бытия, но спрашивает о его понятии и смысле. По сравнению с этим ранние попытки поставить вопрос о бытии выглядят как мифы. Лишь там, где бытие в строго определенном смысле является проблемой, мышление обретает строго определенную значимость и ценность принципа. Оно уже не ставится в один ряд с бытием и не является простым размышлением над ним, его собственная внутренняя форма определяет внутреннюю форму бытия. Это основа идеалистического мышления. Стоит лишь реалистическому мировоззрению успокоиться, найдя в каком-то свойстве вещей доступных опыту, краеугольный принцип познания, идеализм превращает это свойство в вопрос самого мышления. Неподвижное понятие бытия становится текучим, а единство бытия превращается в цель познания, а не в его начало.

Продолжая ответ на твой вопрос о гипотетически общем объекте:

По мере того, как это воззрение превращается и получает развитие в науке, у наивной теории отражения выбивается почва из-под ног. Основополагающее понятие каждой науки – ее средства, которыми она ставит вопросы и формулирует выводы, предстоит уже не пассивным отражением данного бытия, а в виде осознанных самим человеком интеллектуальных символов. Раньше всех и наиболее остро символический характер своих фундаментальных средств осознало физико-математическое познание.

Так, Генрих Герц в своих принципах механики, задачу естествознания усматривает в том, что оно должно позволить нам предвидеть будущее. Выведение же будущего из прошлого базируется на конструировании нами особого рода внутренних призрачных образов и символов. Из этих образов как из моделей выводятся следствия, которые либо сами произойдут во внешнем мире некоторое время спустя, либо будут получены как результаты нашего вмешательства. С вещами они согласуются только в части выполнения этого требования, т.е. выведения будущего.
Этот подход, а также теория знаков, впервые разработанная Гельмгольцем, понятие образа претерпело существенное изменение. Вместо содержательного подобия образа и вещи возникло требование построения средств познания, позволяющих формировать единство мира. При этом подходе наука расстается с надеждой и претензией на непосредственное восприятие и воспроизведение действительности, она понимает, что ее объективация на самом деле есть опосредование, и им должно остаться.
Если дефиниция предмета познания может быть дана только через посредство логико-понятийной структуры, то различию средств должно соответствовать и различное соединение объектов. Различный смысл предметных взаимосвязей. Предмет физики не совпадает с предметом химии, потому что у каждого вида познания своя особая точка зрения на постановку вопроса, и именно с нее явления подвергаются специфическому толкованию и обработке».

Ну, чем вам не различение объекта, предмета, схема многих знаний. Вы думаете, я Георгия Петровича цитировал? Нет. Поэтому еще раз. Понимаете, все зависит от вашей установки. Конечно, можно всегда, занимаясь вот этой археологией, найти очень длинную историю построения постановки вопроса. Количество вопросов очень невелико. Человечество за всю свою сознательную историю отвечает на десяток вопросов. И все более-менее внятные мыслители, не путаники так сказать, которые просто поток сознания свой выливают на страницы книг, а более-менее внятные, они, в общем, все обсуждают одно и то же. Вы чего хотите? Вы хотите специфики и особенности? Чего она вам сдалась? Перед девчонками выпендриваться нужна специфика.
Вера, ты хочешь угадать, чей это текст?
...
Данилова В.Л. Совершенно верно. Ну, конечно, какой-нибудь неокантианец. Но скорей всего Кассирер, потому что про символические средства говорит.