Щедровицкий П.Г. Как я уже говорил несколько раз в течение всего курса и отдельно в комментариях, мы не сможем понять тех представлений о рефлексии, которые ввел и разворачивал во второй половине 60-х годов Георгий Петрович Щедровицкий, если не восстановим рамки его дискуссии с Владимиром Александровичем Лефевром. Нам необходимо рассмотреть в рамках нашего обсуждения те представления о рефлексии, которые разворачивал сам Владимир Александрович прежде всего в тот период, который мы рассматриваем, – это период 64-68 года. И хотя можно было бы начать с ранних статей, в которых вводятся эти представления, я после небольшого раздумья выбрал другую версию. А именно версию достаточно подробного чтения его книги, книги, которая называлась «Конфликтующие структуры»(1.1), которая была написана в середине 60-х, опубликована в конце 60-х годов. И она легла в основу целого ряда направлений исследований, которые Владимир Александрович вел в последующие годы по различным линиям. Во введении ко второму изданию 73-го года Владимир Александрович пишет:

«Естественнонаучная традиция, окончательно сложившаяся в первой половине нашего столетия, содержит в своей основе два скрытых постулата. Первый постулат, если его попытаться выразить «апокрифически», гласит: «Теория об объекте, имеющаяся у исследователя, не является продуктом деятельности самого объекта». Второй постулат: объект не зависит от факта существования теории, отражающей этот объект. Естественнонаучная традиция возникла в суровой борьбе с теологическими концепциями. Первый постулат фиксирует доминирующее положение исследователя по отношению к объекту: не существует объектов, принципиально превосходящих исследователя по совершенству, которые способны проникать в замыслы исследователя и либо мешать ему, либо помогать познавать себя. Тезис о том, что «природа не злонамеренна», является одной из форм осознания этого постулата. По существу этот постулат является следствием отказа от признания наличия высшего начала и откровения. Второй постулат порождает возможность говорить о свойствах и законах, присущих вещам. Они существуют объективно и лишь фиксируются исследователем. Если же принять возможность влияния научной концепции на объект, то теория, отражающая некоторую закономерность, может изменить эту закономерность, и тем самым произойдет саморазрушение истинности теории.

Рассматриваемая нами ситуация принципиально отличается от той, которая хорошо осознана представителями квантовой физики: знания, извлекаемые исследователем, зависят или, более того, являются результатом взаимодействия объекта с прибором. Но сами знания, например фактом своего опубликования, не [*] оказывают никакого влияния на свойства и характер „физических процессов, которые отражены в этих знаниях. Например, величина постоянной Планка, не зависит от факта «своего опубликования».
Заметим, что поскольку научная концепция не является физическим явлением, ее нельзя считать компонентой прибора.
Два рассмотренных постулата возникли в основном в рамках физических исследований.
Изучение психических явлений имеет длинную историю, в которой переплетаются теологические, психиатрические и собственно научные линии. Конец прошлого века и начало нынешнего характерны попытками превратить психологию в научную теорию. Образцом должны были стать дисциплины, добившиеся наибольших успехов, в первую очередь физика.
Характер исследования психических явлений принципиально иной, нежели физических. Если «данность», лежащая перед физиком, это огромный и сверкающий мир вещей, то «данностью», лежащей перед психологом, является свой сумеречный внутренний мир, который предстает эфемерным и крайне трудно уловимым. Направив взор внутрь себя, психолог пытается репрезентировать, т.е. представить эту «данность» с помощью специальных понятий, синтез которых (удачный или неудачный) выступает для него как «феномен психики».
Этот акт самонаправленности, с целью извлечения «информации» об устройстве «внутреннего мира», был осознан и назван актом интроспекции. Дальнейшая работа психолога является проецированием схемы психики, являющейся результатом самонаблюдения внутреннего мира на других мыслящих и чувствующих.
Внутренний мир другого скрыт от исследователя. Перед ним лежат лишь акты поведения. Но поскольку свои акты поведения порождаются «своей психикой», психолог дополняет объективно наблюдаемые акты чужого поведения «чужой психикой». Таков механизм работы психолога. Различные психологические школы по-разному осознавали этот механизм, но сам он от этого не менялся.

Естественно, что результат работы психолога не является собственно научным результатом. Строго говоря, каждый исследователь должен был бы выработать свою, отличную от других концепцию. Цель сделать психологию научной была очень заманчивой.
В начале нашего века произошло резкое изменение направления психологических исследований: был совершен осознанный отход от метода интроспекции.
Американский исследователь Э.Торндайк предложил прекратить все попытки интроспективного анализа и приступить к исследованию «подлинной данности» – поведения. Так возник бихевиоризм. Этот подход обещал сделать психологию научной. В качестве своего орудия, он выработал конструкцию «черного ящика», имеющего вход – стимул и выход – реакцию. Стимулы могут быть зарегистрированы и измерены, реакции – также зарегистрированы и измерены. Задачей психологии является выяснение функциональных связей между ними.
Таким образом, вся область «духовной феноменологии» должна была остаться вне рамок научного анализа.
Схема бихевиоризма обладает одним удивительным противоречием. Предположим, что в качестве стимула исследователь употребляет некоторый текст, имеющий смысл. Совершенно очевидно, что реакция испытуемого в значительной степени предопределена смыслом. Но текст обретает смысл лишь во внутренних мирах испытуемого и экспериментатора; как физический объект – это последовательность букв или звуков. Следовательно, для того, чтобы выяснить, что является стимулом, экспериментатор должен обратиться к своему внутреннему миру, т.е. совершить интроспективный акт! Более того, он должен предположить, что смысл понят испытуемым, т.е. произвести акт проецирования – наделение испытуемого психикой.
Схема «стимул-реакция», оскопив психологию, не позволяет исследователю зарегистрировать даже такой обычный феномен, как факт обмана, совершенного испытуемым во время эксперимента, поскольку регистрация требует проникновения во «внутренний мир» испытуемого, а такое проникновение запрещено. Таким образом, отказ от интроспекции приводит к содержательному тупику, или вынуждает использовать ее, скрывая это от самого себя.

Помимо бихевиоризма делались и делаются попытки вскрыть основные закономерности функционирования мозга и на этом пути обойти необходимость интроспекции. Но и этот путь не позволяет избежать ее. Дело в том, что физиологические состояния должны быть истолкованы. Например, невозможно регистрировать боль с помощью любого измерительного прибора. Можно измерить только некоторый физический параметр. После этого параметр может быть истолкован экспериментатором как «боль». Исследователь должен обратиться к опыту своей индивидуальной внутренней жизни.
Духовная феноменология регистрируется средствами, «смонтированными» из «духовной субстанции». Ясно, что при этом мы пользуемся «незаконной измерительной техникой». Таким образом, обращение к физиологии не снимает необходимости самостоятельного изучения психических явлений. Мы просто еще раз возвращаемся к классической философской проблеме взаимоотношения духа и субстрата.
Способ соединения понятия духа и материи всегда определялся характером мыслительной техники общества. Например, использовались модели, стержнем которых было отношение «часть-целое», отношение «пронизанности» и другие, с сегодняшней точки зрения, достаточно простые отношения. Они позволяли фиксировать соподчиненность. Например, «хотя душа и не имеет формы, она приобретает, подобно свету, размер и форму тела, в котором она живет».
Сегодня мы располагаем достаточно тонкими средствами мыслительной техники. Многие традиционные философские проблемы получили новую жизнь, создав свои собственные дисциплины. Например, классическая проблема – конечна или бесконечна Вселенная, рассматривается в рамках общей теории относительности. Обсуждение этой проблемы с использованием более простых, «обыденных» рассуждений уже неэффективно.
Иной статус у проблемы взаимоотношения духа и материи. Нынешнему инженеру само существование духовной феноменологии представляется неочевидным. Реально существующими являются для него лишь те явления, которые, хотя бы потенциально, могут быть уложены в бихевиористские схемы. Торжество кибернетического подхода – это не только выход на арену новых и продуктивных средств анализа сложных систем, но и колоссальное сужение «онтологического поля», в рамках которого ставятся задачи научного анализа.

Забавно, что проблема «могут ли искусственно созданные вещи быть наделены духом?» превратилась в проблему «могут ли машины мыслить?», а последняя решена Тьюрингом в лучших традициях бихевиоризма.
По-видимому, одной из главных методических задач исследования сложных объектов является выработка особых картин действительности, в которых между духовной и материальной феноменологиями устанавливались бы конструктивные отношения. От решения этой Задачи зависит, будем ли мы иметь возможность рассматривать системы, «наделенные интеллектом», как единые системы или нам придется довольствоваться двумя несвязанными планами изучения, оформив свою капитуляцию принципом, напоминающим принцип дополнительности Бора.
В этой книге автор, в частности, попытается наметить одну группу средств, которые могут оказаться полезными при решении задач синтеза различных планов изучения.
Итак, духовная феноменология «неустранима». Исследователь не может надеяться на успех при исследовании сложных систем, пытаясь обойти ее. Но признав существование «духовной феноменологии», исследователь признает существование объектов, сравнимых или даже превосходящих его по совершенству. Ибо, объективировав феномен психики, он далее должен допускать различные степени «интенсивности» этого феномена. У него нет никаких оснований поставить себя на вершину шкалы «интенсивности». Но, тем самым, он отказывается от двух постулатов естественнонаучной методологической традиции.
Противопоставление объекта и исследователя оказывается справедливым лишь для объектов, «не наделенных психикой». В случае, когда исследователю противостоит объект, «наделенный психикой», отношение между исследователем и объектом превращается в отношение между двумя исследователями, каждый из которых является объектом по отношению к другому.
Наиболее ярко отношения между объектами-исследователями проявляются в конфликте, поэтому он представляет значительный интерес для анализа взаимоотношений исследователя и системы, сравнимой или превосходящей его по совершенству. Проникновение в замысел противника, т.е. анализ его «мыслей» делается жизненно необходимым. Само объективное положение дел вынуждает участника конфликта стать исследователем внутреннего мира своего противника и построить «своеобразную теорию». Но это необычный случай взаимодействия объекта и теории. Объект всячески пытается быть неадекватным теории, он непрерывно «уходит» от построенной теории, делая ее неверной.

Итак, в условиях конфликта происходит нарушение второго постулата.
Легко видеть, что нарушается и первый постулат, когда один из противников навязывает другому определенные представления о самом себе.
Приступая к исследованию социально-психологических явлений, исследователь становится всего лишь одним из персонажей в специфической игре, которую мы назвали рефлексивной. Поскольку он не может исключить возможность контакта с исследуемыми персонажами, то его теоретические конструкции, будучи ассимилированными этими «другими персонажами», могут кардинально изменить функционирование всей системы. С другой стороны, исследователь может оказаться в плену у объекта: его концепция может быть навязана ему объектом.
Видимо, отношения между объектами-исследователями должны стать предметом специального анализа. Частным, но очень интересным случаем является особое исследовательское отношение – рефлексия. Рефлексия в ее традиционном философско-психологическом понимании – это способность встать в позицию «наблюдателя», «исследователя» или «контролера» по отношению к своему телу, своим действиям, своим мыслям.
Мы расширим такое понимание рефлексии и будем считать, что рефлексия – это также способность встать в позицию исследователя по отношению к другому «персонажу», его действиям и мыслям.
Такое более широкое понимание рефлексии позволяет построить целостный предмет исследования и выявить рефлексивные процессы как обособленный феномен, определяющий специфику взаимоотношений объектов-исследователей.
Обратим внимание на то, что проникновение во внутренний мир другого может совершать как психолог, для которого это действие является самоцелью, так и любой субъект, вступающий в естественное общение с другим субъектом. По своей структуре эти отношения неразличимы. Они отличны направленностью и целью проникновения.
Автор поставил своей задачей сделать рефлексивные процессы объектом специального анализа.

Глава 1 АЛГЕБРА РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ
Что такое рефлексивная система? Воспользуемся следующей аналогией. Представим себе «комнату смеха», в которой под некоторыми углами друг к другу расставлены зеркала. Пусть в этой комнате со стола упал карандаш. Падение карандаша будет причудливо отражаться в зеркалах, зеркала будут отражаться друг в друге. Уже искаженные траектории падения будут отражаться с различными искажениями. В комнате просверкнет лавина искаженных изображений. Эта аналогия и позволяет ответить на поставленный вопрос. Рефлексивная система – это система зеркал, многократно отражающих друг друга. Каждое зеркало – это аналог «персонажа», наделенного своей особой позицией. Весь сложнейший поток отражений зеркал друг в друге будет аналогом рефлексивного процесса.
Этот пример хорошо иллюстрирует различие между социально-психологическим явлением и физическим. Падение карандаша – физический процесс. Но если нас интересует не только это падение, а весь поток отражений, совершенный персонажами, то мы имеем дело с социально-психологическим явлением.
Представим себе исследователя, вошедшего в эту комнату (исследователь – это особое зеркало). Вся ситуация принципиально изменится. Каждое движение исследователя-зеркала будет сопровождаться непрерывным изменением многократных отражений.
Иногда мы будем говорить о «внешнем исследователе», предполагая, что он не отражается в зеркалах персонажей, которые им исследуются.
Вот, собственно, первоначальная идея нашего построения. Аналогию нельзя понимать буквально. Она служит лишь исходной иллюстрацией.
Ниже мы введем специальный аппарат, предназначенный для исследования рефлексивных процессов. В качестве эмпирии, специфической схематизацией которой является этот аппарат, выбран человеческий конфликт. Но из этого не следует, что аппарат пригоден лишь для анализа конфликтных ситуаций; просто в конфликте рефлексивные процессы выступают наиболее рельефно.

Пропускаю существенный кусок.

Операторы осознания
Теперь мы введем специальный формализм для фиксации процесса осознания. Для этого мы должны найти формальный способ изображения перехода от выражения (1) к выражению (2), от выражения (2) к выражению (3) и т.д.
Многочлены, которые были введены, существенно отличаются от «обычных» многочленов с вещественными коэффициентами. Поэтому необходимо строго ввести тот алгебраический объект, с которым мы будем иметь дело в дальнейшем. Исходными для построения формализма (для трех персонажей) являются символы х, у, z, Т и 1. Из этих символов составляются слова – конечные последовательности символов, например, х, ху, Тх, хуz и т.д. Два слова считаются эквивалентными, если они отличаются только числом вхождения в них символа 1 (например, хху=хху). Таким образом, символ 1 можно вычеркивать из слов(3).
Условимся пока рассматривать слова, не содержащие символа Т. Множество всех таких слов счетно. Перенумеруем их некоторым произвольным образом. Получим последовательность ai. Теперь мы можем ввести понятие многочлена.

«Оператор, порождающий принцип максимина»
Принцип максимина лежит в основе современной идеологии принятия решений. Он заключается в том, что принимающий решение должен гарантировать себе «минимальный проигрыш». Посмотрим, каково «рефлексивное строение» игроков, породившее эту идеологию.
Вместе с исследователем операций встанем на позицию одного из игроков, например Х. Игрок Х должен принять решение, и оно должно быть наилучшим, т.е. при другом решении у противника будет возможность принять свое решение, в результате которого проигрыш Х станет большим. Предположим, что игрок Х вооружен уже готовой концепцией, которая позволяет ему принимать решения «не думая». Каждому варианту своего решения он «мысленно» противопоставляет наилучшее решение противника. Таким образом, противник присутствует во внутреннем мире персонажа Х и непрерывно следит за его мыслями.
Рассмотрим игрока, который изображается следующим многочленом:
Q*=T+(Q+Qy)х.
Внутренний мир этого игрока устроен таким образом, что любая «картина», в том числе и «картина самого себя», которая есть у игрока, адекватно (с его позиции) отражается его противником(3.1). В силу этого любая мысль, осознанная им как собственная, также отражается противником. Если игрок Х вступает в конфликт с игроком Y, то подобное устройство внутреннего мира приводит игрока Х к необходимости использовать принцип максимина, т.е. принимать такое решение, чтобы противник, даже зная его и приняв в свою очередь наилучшее решение, нанес ему минимальный ущерб.
Во многих конфликтах, однако, подобная детерминированная «оптимальная мысль» не присутствует (все мысли неудовлетворительны). Это вынуждает игрока нейтрализовать дедукцию противника: он должен принять решение не рассуждая, т.е. в той или иной форме бросить жребий. Читая его мысли, противник не может в этом случае вывести выбранное решение (считается, что единичное выпадение игральной кости нельзя проимитировать), но конечно, сразу же установит, что для выбора решения использовался случайный механизм. Классическая теория игр, развитая Дж. фон Нейманом, и отвечает на вопрос, как бросать жребий в некоторых ситуациях подобного рода. В нашем случае простейший оператор осознания, порождающий и сохраняющий подобное строение внутреннего мира игрока Х имеет следующий вид: w= 1+х+ух.

И вот здесь очень важно. Я пропускаю один фрагмент, поскольку в книге Владимир Александрович параллельно разворачивает пять видов схем. И вот третий тип схем нам довольно любопытен. Потому что я сейчас его зарисую. Итак, он обсуждает эту ситуацию принципа максимина – осознания того, каким образом между двумя участниками выстраиваются отношения взаимного рефлексивного отображения, которая приводит к следующей ситуации.

Ну, естественно, дальше эта картинка начинает усложняться. Осознание осознания становится все более и более многоуровневым. И следующий параграф называется:

Рефлексивные многочлены, порождающие дилемму заключенного
Дилемма заключенного является превосходной моделью, показывающей, что существуют ситуации, когда обыденные представления о рациональном поведении оказываются неприменимыми. Известный американский исследователь Анатоль Рапопорт…

Напоминаю вам, что команда ММК в этот период находилась в довольно тесной переписке с Рапопортом, который был тогда главным редактором журнала «General Systems» в Америке.

…полагает, что дилемма заключенного принадлежит к тем парадоксам, которые «иногда появляются на интеллектуальном горизонте, как предвестник важных научных и философских открытий» [26].
Дилемма, открытие которой приписывается американскому исследователю Таккеру, заключается в следующем.

Двух подозреваемых берут под стражу и изолируют друг от друга. Прокурор убежден в том, что ими совершено серьезное преступление, но не имеет достаточных доказательств для предъявления им обвинения. Каждому заключенному говорится, что у него имеется альтернатива: признаться в преступлении или не признаться.
Если оба не признаются, то прокурор предъявит им обвинение в каком-либо незначительном преступлении, например, в незаконном хранении оружия, и оба получат небольшое наказание; если они оба признаются, то суд накажет обоих, но прокурор не потребует самого строгого приговора; если же один признается, а другой будет упорствовать, то признавшемуся приговор будет смягчен за выдачу сообщника, в то время как не признавшийся получит самое строгое наказание. Любое решение, которое примет заключенный, неудовлетворительно с точки зрения рациональности. Действительно, если он примет решение не признаваться, а его партнер признается, то он понесет значительный ущерб. Если же он признается, а партнер будет молчать, то он также понесет ущерб, по сравнению со случаем, если бы он не признался.
Мы попытаемся проанализировать некоторые рефлексивные механизмы, которые, как нам представляется, порождают эту дилемму, но построим другой пример, который облегчит анализ.
Представим себе следующую условную ситуацию. Пусть Х и Y – противники, вооруженные пистолетами. Если Х застрелит Y, то Х получит рубль. Если Y застрелит X, то Y получит рубль. Игроки не несут ни морального, ни юридического ущерба, если оказываются «убийцами». Решение игроки принимают независимо и не могут связаться друг с другом. Спрашивается, как они должны поступить. Х проводит такое рассуждение:
«Предположим, я выстрелю; тогда я либо выиграю рубль, либо погибну. Если я не выстрелю, я наверняка не выиграю рубль, но вероятность моей гибели не станет от этого меньше. Ведь мой противник принимает решение совершенно независимо... Но противник проведет точно такое же рассуждение и тоже нажмет на спусковой крючок. Может быть, если я не нажму на крючок, то и он не нажмет на крючок... Нет, не проходит, ведь наши решения не связаны. Конечно, нам обоим выгодно не нажимать на спуск. Это он выведет. Он так и поступит! Ага, я выстрелю тогда и выиграю рубль. Но к такому же решению придет и он...».
В выделенном тексте приведено рассуждение игрока, который пытается принять решение и сталкивается с непрерывными противоречиями. Оба варианта решения одинаково неубедительны.

Чтобы выявить причину парадокса, представим себе следующую ситуацию: пусть те двое, вооруженные пистолетами, разделены перегородкой из тонкой зеркальной фольги, которая не является препятствием для пули. Х «видит» своего противника. Х медленно поднимает пистолет и видит, что модель противника также поднимает пистолет, и на лице модели появляется угрожающее выражение. Х понимает, что если он нажмет на крючок, то и модель нажмет на крючок. Поскольку эта модель – единственное средство прогнозировать поведение своего противника, то свой выстрел порождает и выстрел модели. Х медленно опускает пистолет. Противник также медленно опускает пистолет. «Я сейчас обману противника, – думает X, – он наверняка пользуется такой же моделью», – и тут же видит хитроватое выражение на лице модели и предупредительное движение пистолета.
Текст рассуждения, приведенный ранее, является порождением именно такой ситуации с зеркалом, когда сам игрок используется как модель своего противника. Любая мысль, которая приходит ему в голову, автоматически приходит в голову его сопернику. Они стоят друг перед другом и синхронно рассуждают, синхронно читают мысли друг друга.

Дальше, естественно, это может быть выражено алгебраически.

Ну, это не тем Шеллингом, а другим – одним из кибернетиков.

…Он первым научно осознал тот факт, что встреча, происходит в наиболее странном месте. Такие места Т.Шеллинг назвал «фокальными точками». Он привел целый ряд интересных примеров фокальных точек, однако подлинный логико-психологический механизм возникновения этого феномена остался невыясненным. Казалось бы, наличие рефлексивной цепочки «я думаю, что он думает, что я думаю...» позволит объяснить возникновение фокальной точки. Но этим способом можно объяснить лишь те случаи, когда задано некоторое отношение предпочтения между исходами. Например, если двое пытаются встретиться во время дождя в парке, в котором есть беседка, то действительно, подобная цепочка рассуждений приведет к цели, ибо ее возможно завершить: «я думаю, что он думает, что я думаю, что беседка лучшее убежище от дождя».

Однако такое объяснение невозможно в случае с узником, который находится в камере. «Особый угол» не имеет никакого объективного преимущества (или субъективного, например, типа обычая). В этом случае у персонажа не существует отношения предпочтения, независимого от наличия другого персонажа. Поэтому цепочка типа «я думаю, что он думает...» не может быть завершена рациональным обоснованием выбора. Нам представляется, что рефлексивный анализ позволяет в какой-то мере объяснить причины возникновения фокальных точек, поскольку при этом можно регистрировать структуры гораздо более сложные, чем «я думаю, что он думает...»
Внутри персонажа Y находится персонаж X, внутри которого находится персонаж Y. Глубина «вложений» может быть произвольной. Для таких простых структур целесообразно специальное изображение. Например, приведенный многочлен можно заменить выражением Y=>X=>Y, которое читается «Y думает, что Х думает, что Y думает», или «Y знает, что Х знает, что Y знает» и т.д. Стрелка указывает на порядок чтения.
Интересно, что такие структуры распадаются на два класса. К первому классу относятся структуры, оканчивающиеся именем персонажа, который проводит рассуждение, например YXYXY. Число индексов в такой строке нечетно. В качестве исходного, наиболее «глубинного», персонаж Y использует свое собственное рассуждение, которое затем имитируется персонажем Х, далее эта имитация имитируется персонажем Y и т.д. Ко второму классу относятся структуры, оканчивающиеся именем другого персонажа, например YXYX. Число индексов в такой строке четно. В качестве исходного рассуждения персонаж Y использует рассуждение другого персонажа.
Для характеристики «глубины имитации» по отношению к таким структурам можно ввести параметр ранг рефлексии персонажа. Это количество последовательных вложений в данного персонажа других персонажей. Лучшей…

Вот теперь слушайте внимательно.

…лучшей иллюстрацией вложений является матрешка, в которую вложена другая матрешка, в которую вложена еще одна матрешка, и т.д. Число матрешек, вложенных в данную, и есть «ранг рефлексии» матрешки.

После этого идет довольно длинный фрагмент, фактически подводящий нас к представлению, похожему на схему акта деятельности. Пара мелких замечаний – например, Владимир Александрович фиксирует следующее:

…Осознание своей цели именно как «своей цели» возможно лишь при условии осознания «своих действий» или «своего отношения» к объекту. Это осознание превращает «интенцию» в цель.
Вообще, само понятие цели уже содержит в себе смысл «осознанной интенции». Цель выступает лишь как специфическое рефлексивное образование в теологических построениях. По-видимому, бессмысленно говорить о цели пчелы или муравья.
С доктриной дело обстоит сложнее. Возможность ее осознания предполагает, что персонаж отличает картину действительности от самой действительности в своем внутреннем мире. Минимальный многочлен, в котором может произойти такое различение, имеет вид:
Т+{Т+Тх)х.

Ну а дальше разделы:

Рефлексивное управление посредством формирования картины плацдарма
Рефлексивное управление посредством формирования цели противника
Рефлексивное управление посредством формирования доктрины противника
Рефлексивное управление посредством связки формирования плацдарма и цели.

И дальше такая оговорка:

…Во многих реальных конфликтах невозможно передать планшет полностью. Обычно противнику передается система опорных «реперов», на которой он строит свою картину плацдарма. Это построение представляет собой особую логическую процедуру, и противник, проводящий рефлексивное управление, исходит из того, что противоположная сторона владеет некоторой фиксированной процедурой вывода. Так, во втором тысячелетии до н.э. знаменитый полководец Гедеон использовал светильники как средство рефлексивного управления своим противником – армией мадианитян. По штатным нормам того времени на каждую сотню бойцов полагался один трубач и один факельщик. Гедеон исходил из того, что предводителям мадианитян известна эта норма и, кроме того, что они владеют хотя бы основами арифметики. Гедеон снабдил каждого из трехсот своих воинов светильником и трубой. Он полагал, что противник произведет следующую выкладку: 300х100= =30000 – столько человек в противостоящей армии, откуда выведет цель – избежать вооруженного столкновения (как известно, мадианитяне обратились в бегство).
Противнику передавался «репер» R – светильники. По этому «реперу» дедуктивно выводилась картина плацдарма, а из картины плацдарма – цель.

А дальше рассуждение Гедеона и рассуждение мадианитян.
Рефлексивное управление посредством превращения рефлексивной точки зрения в плацдарм, доктрины в цель и т.д. Ну, короче, некая типология, которая косвенно указывает на понимание структуры акта деятельности у Лефевра. И, наконец, последний раздел называется:

«Использование схемы саморефлексивной системы позволяет объяснить некоторые моменты функционирования и развития простейших и первобытных коллективов. В частности, оказывается возможным построить механизм происхождения индивидуальной рефлексии. Построим модель простейшего первобытного коллектива.

Введем различение "рядового" члена и "лидера". Лидер выполняет функцию "конструктора" ситуативных структур коллектива. Это его единственная функция. Каждый рядовой "владеет" набором отдельных трудовых процедур. Внутренне процедуры никак не связаны. Они соединяются в последовательности лишь посредством сигналов лидера.
Все члены коллектива оперируют с действительностью. Лидер оперирует с особой действительностью – коллективом. Он вытолкнут из него и стоит над ним. Выполнить функцию конструктора он сможет, лишь если он "ассимилирует" эту действительность, отобразив ее на специальный "планшет", затем преобразует это отображение в некоторый проект, а затем реализует его.
На планшет должны быть отображены отдельные "рядовые члены", объекты, ассимилированные ими, а также специальные метки процедур, которые они выполняют.
Таким образом, в исходном пункте вводятся два "начала" в коллективе: I) "трудовые" операции, выполняемые "рядовыми членами", и 2) особая "трудовая операция", по отношению к особому объекту – коллективу, выполняемая лидером с помощью специального знакового средства – планшета. По-видимому, фиксировать возникновение коллектива можно лишь в момент превращения сообщества в саморефлексивную систему, т.е. тогда, когда появляются знаковые средства планирования деятельности коллектива как целого.
11. Малочисленный коллектив.Введем ограничение на количество "рядовых" членов в коллективе, оставив объем необходимых трудовых процедур прежним. В малочисленном коллективе "существо", являющиеся лидером, должно выполнять "рядовые функции", наряду со своими лидерскими функциями. В целом ряде задач лидер должен отражать себя на планшете в виде особого материального заместителя наряду с прочими, "рядовыми" членами (например, в задачах распределения). С этого начинается принципиально иная линия. В лидере оказываются совмещенными оба начала – выполнение "рядовых" трудовых операций и специфической организующей деятельности.
Впервые индивидуальная деятельность оказывается организованной.Механизм, который раньше действовал в масштабе коллектива, переходит в индивидуальную деятельность. Лидер превращается в саморефлексивную систему.
Система управления коллективом (сигнализация) первоначально должна перейти в его индивидуальную деятельность, но поскольку нет пространственных разрывов, для преодоления которых она возникает, сигналы в индивидуальной деятельности отмирают и устанавливается прямая связь между планшетом и трудовыми процедурами.

По-видимому, соединение двух различных видов деятельности в результате отражения "существа" на свой планшет и есть возникновение индивидуальной рефлексии. "Я" возникает как внешний материальный заместитель лидера. Первоначально утеря этого материального заместителя есть утрата рефлексии (самоосознания). Лишь затем, будучи отраженным физиологическим аппаратом, объект-заместитель переходит в "голову".
Индивидуальное сознание не может возникнуть в "голове". Для объяснения процесса его происхождения необходимо исследовать строение деятельности коллектива и процессы эволюции знаковых средств. Проблема происхождения человека, также как и проблема возникновения первобытного общества – это в значительной мере семиотические проблемы».

Вот на этом я бы цитирование работы Лефевра закончил, и прежде, чем перейдем к вопросам сделал одно замечание.
Значит, Георгий Петрович неоднократно подчеркивал, что концепция рефлексии, которую развивал в дальнейшем он сам, и концепция рефлексии Лефевра кардинально отличаются друг от друга. Но если вы внимательно следили за самим текстом и некоторыми используемыми в этом тексте вводимыми понятиями, то вы, наверное, обратили внимание на то, что, в общем, очень многие понятия похожи, а где-то даже практически идентичны, или, так сказать обладают существенным подобием. Так как это были два исследователя, каждый из которых исследовал другого, то такой перенос частичного представления из планшета одного исследователя на планшет другого и обратно по всей видимости был таким любопытным механизмом того периода. И, как я уже сказал, привел к формированию двух отделенных, противопоставленных друг другу представлений. В том смысле, что Владимир Александрович Лефевр все-таки фокусируется на феноменах сознания, признавая при этом пространство деятельности или организованного поведения, а Георгий Петрович Щедровицкий фокусируется на феноменах деятельности, признавая наличие сознания, в частности в форме экрана сознания, который отображен на схемах акта деятельности. Именно сознания. В схеме акта деятельности там – сознание. И в схемах мыследеятельности тоже. Там кроме доски мышления есть еще экран сознания.
Какие будут вопросы?

Ищенко Р. Могло ли это быть исследование одного и того же объекта в разных фокусах? Ну, они исследовали рефлексию, один в одном фокусе, другой в другом?
Щедровицкий П.Г. Слово фокус в данном случае, какую нагрузку несет?
Ищенко Р. Ну, концентрация внимания в разных местах. Они же признавали взаимные точки зрения.
Щедровицкий П.Г. Я могу абсолютно по-разному трактовать твой вопрос. Первое, я могу сказать так. Георгий Петрович Щедровицкий и Владимир Александрович Лефевр – это люди, которые имели совершенно разные ценности. Вполне возможно, что наличие этих разных ценностей было обусловлено гораздо более глубинными основаниями, чем только траектория их индивидуальной жизни. Хотя конечно между комсоргом на физическом факультете МГУ, а потом на философском и человеком, который из 2,5 лет в армии 2 года просидел на гауптвахте – кардинальные отличия. Можно сказать что, конечно, французские евреи и уфимско-луцкие евреи – это совершенно разные люди. Можно сказать о том, что, если Георгий Петрович, по крайней мере, на этот период своей жизни, он ставил задачу улучшения, социалистического строя, то Владимир Александрович Лефевр думал о том, как сбежать. Он это и сделал в определенный момент, и уж точно не воспринимал задачу улучшения этого строя в качестве какой-либо значимой ценности для себя. И в этом плане ему нужно было оснастить самого себя, чтобы система его не поймала. Как у известного украинского мыслителя на могиле было написано, у Сковороды: мир меня ловил, но не поймал. Теперь, можно говорить о том, что они преследовали разные цели. И строили свои представления, соответственно. Один для решения одного типа задач – построение устойчивых систем деятельности. А второй – для выживания некого потенциального его клиента, персонажа, которого он оснащал своими представлениями в сложных игровых ситуациях, борьбы и войны.
Можно сказать как ты, что они просто смотрели на один и тот же объект с разных сторон. И то и другое и третье, наверное – правда и имеет определенное основание в их реальной работе и развитии их представлений.
Ты какой из этих вопросов-аспектов для себя считаешь основным?
Ищенко Р. Я пытаюсь схватить рефлексию как понятие, как категорию в течение последних двух лекций. И столкнувшись с двумя разными мыслями, трактовками, я их пытаюсь друг относительно друга разместить. И понять, что это. В этом смысле: и то и то надо использовать, и то и то имеет место быть, и, например, просто в разных ситуациях уместно одно, в других уместно другое. Или это претензия на то, чтобы построить разные объекты, и один исследователь построил полностью одно представление – это одна рефлексия, второй – другое представление и это вторая рефлексия, и это несводимо друг с другом?

Щедровицкий П.Г. Смотри, мне трудно говорить за Лефевра и представителей его микрогруппы, микрошколы. Георгий Петрович считал, что он снял те представления, которые вводил Лефевр. И что все то содержание, которое Лефевр развивал в своей теории рефлексивных игр, или там рефлексивного управления, теории конфликта, а потом в его этике – оно в представлениях рефлексии в теоретико-деятельностном, теоретико мыследеятельностном подходе снято. Ставил ли перед собой Владимир Александрович задачу снять деятельностное представление в своей трактовке рефлексии, и решал ли он эту задачу, и решил ли он ее, это надо спрашивать у него. Вполне может оказаться, что он такой задачи никогда не ставил.
Вопрос из зала. Комсоргом он был?
Щедровицкий П.Г. Нет, комсоргом был Георгий Петрович, конечно.
Аббасов С. Вы вначале сказали, что Георгий Петрович говорил, что разные понятия рефлексии у него с Лефевром?
Щедровицкий П.Г. Да.
Аббасов С. Вначале. А сейчас вы сказали, если я правильно услышал, что трактовка рефлексии Георгия Петровича относится к трактовке Лефевра как целое и часть. То есть, она поглотила. Трактовка рефлексии Георгия Петровича поглотила все, что в нее вкладывал Лефевр. Или я что-то не понял?
Щедровицкий П.Г. Слово «целое» и «часть» здесь не годятся.
Аббасов С. Ну, вы сказали, что она включила в себя.
Щедровицкий П.Г. Понимаешь, я не могу сказать, что если представления находящиеся в голове, условно у тебя или на твоем планшете, мною каким-то образом используются в моих построениях, то ты – моя часть. Отношения рефлексивного управления, отношения между представлениями, с одной стороны, и деятельностями с другой, не являются отношениями между отрезанным куском хлеба и буханкой хлеба. По отношению к буханке хлеба ты можешь сказать, что это цело, а когда ты отрезал от нее кусок, ты можешь сказать, что это часть этого целого. А по отношениям к представлениям, которые заимствуются, интерпретируются и используются одним из участников, например, конфликта, по отношению к другому, нельзя сказать, что это представление есть часть представлений другого. Это неправильная категоризация.
Ищенко Р. Какая правильная?
Щедровицкий П.Г. По-другому.
Да?

Данилова В.Л. Я бы попробовала схематизировать ту ситуацию, которую Рома (Ищенко) начал обсуждать, как включения сходных рабочих онтологий рефлексии, действительно сходных, в две радикально различающиеся, объемлющие. Понятно, слегка метафора, то есть, я не знаю работ Лефевра, где он рисовал свою онтологию, например, вообще он, наверное, так не мыслил. Но, скажем, что фиксация для Георгия Петровича сущностная была, во-первых, продуктивная деятельность, а во-вторых, кооперация этой продуктивной деятельности. А для Лефевра все это существовало, но было несущественным, а сущностным была борьба или война. Вроде бы это очевидно. Дальше, да, Георгий Петрович в конце 70-х, в частности в связи с работой в Спорткомитете пытается построить схему борьбы. По правде сказать, я не помню, что там было построено. Вроде бы, в конце концов, появилась система многофокусного управления, но это не снимает наработки Лефевра. Да, у Лефевра еще в 60-е есть кусочек, который ты зачитал о коллективе, где собственно говоря, что-то похожее на схему оргтехнического яйца просвечивается, хотя не нарисовано.
Щедровицкий П.Г.Ну почему? Разве это не оргтехнические яйца? И не многофокусная схема управления?
Данилова В.Л. Это скорее многофокусная схема управления. То есть, у меня впечатление, что Лефевр сразу начал с многофокусной схемы управления, а дальше случай, где внизу лежит продуктивная деятельность, а вверху один фокус для него был скорее вырожденным, или каким-то фокусированным случаем его схемы. То есть, я бы сказала, что онтология настолько принципиально различная, что вряд ли может друг друга поглотить, хотя какие-то взаимные поглощения и заимствования они действительно есть.
Щедровицкий П.Г.
Ну, я бы не сказал, что онтологии настолько сильно различаются друг от друга, если мы берем мыследеятельностный этап. Потому что, рискну сказать, что между схемой Лефевра с взаимной игрой в пятнашки двух участников, стоящих по разные стороны экрана, ну в общем, намекает на схему мыследействования. Просто в схеме мыследеятельности между двумя участниками нет экрана. Но если вы, например, мысленно вместо текста одного из участников коммуникации подставите коммуникацию между режиссером фильма и зрителем и будете рассматривать невербальный текст, а собственно кинематографический язык, то у вас этот экран может появиться и на схеме мыследеятельности.

Данилова В.Л. В принципе да, но мне кажется, что схема мыследеятельности не схватывает рефлексивный процесс по Лефевру. Поскольку половинки схемы мыследеятельности принципиально не равноправны. Есть тот, кто генерирует текст, есть тот, кто получает.
Щедровицкий П.Г. Здрасьте. С чего это?
Данилова В.Л. Петр, я понимаю, что схему можно достроить, и она получается безумно сложной, трехмерной, так чтобы половинки были действительно равноправны, то есть между ними была возможна рефлексивная игра и кольца обмена текстами. Да, как потенциальная возможность есть.
Ковалевич Д. А они не равноправные, Вера Леонидовна?
Щедровицкий П.Г. Почему-то Вера считает, что нет.
Данилова В.Л. А вспомните графику, конечно, нет. У нас справа налево идет текст. А слева направо ничего не идет.
Щедровицкий П.Г. Здрасьте, я ваша тетя. Смотря, в каких работах.
Данилова В.Л. В статье, в которой задавалась схема мыследеятельности, ее смысл и содержание. И в статье Георгия Петровича «Оргдеятельностные игры», где она, кажется, вводилась впервые. Вот эти две статьи, нормативное задание схемы мыследеятельности, и там она ассиметрична.
Щедровицкий П.Г. Об этом мы поговорим на следующем этапе, может и хорошо, что мы сейчас этого коснулись, у меня другая точка зрения, но если вернуться к твоей интерпретации, то я, наверное, с ней могу согласиться. А именно: рамка трактовки рефлексии в период конца 60-х, начала 70-х годов, безусловно, у этих двух, даже не знаю как их и обозвать…
Данилова В.Л. Мыслителей.
Щедровицкий П.Г. …да. Она действительно сильно отличается друг от друга. И может быть, мне не очень нравится противопоставление между конструктивным подходом и войной или борьбой, о которой сказала Вера Леонидовна, но если оперировать к такому психологическому аспекту всей этой ситуации, то можно сказать: да. Георгий Петрович все время хотел построить систему продуктивного соучастия многих людей в некой общей деятельности для достижения некого значимого хозяйственного результата. С другой стороны, Владимир Александрович Лефевр с детства знал, что евреев бьют. Кстати, Георгий Петрович тоже это знал, но почему-то сам факт его конфликтов на этой почве в подростковом возрасте привел его к другим онтологическим выводам. А Владимир Александрович Лефевр твердо помнил об этом факте и перевел свою индивидуальную практику выживания в соответствующий набор представлений, тяготеющий не просто к онтологии конфликта, борьбы, войны, но и к такой, если хотите, суперонтологии вот этого индивида за счет рефлексии побеждающего противостоящую ему социальную систему.

И с этой точки зрения идея индивида, сомасштабного системе и превосходящего ее по сложности, она гораздо больше сближает Зиновьева с Лефевром, чем Лефевра со Щедровицким.
Насколько можно эту оппозицию зафиксировать в традиционной для философии оппозиции социального пессимизма и социального оптимизма? И насколько, например, фигура Шопенгауэра, с одной стороны, и кто-то из последователей немецкой классики с другой? Помните, как в «Мире как воля и представление» Шопенгауэр отзывается о Лейбнице и Канте, называя их очень плоскими и посредственными мыслителями. Я не знаю, но эту тему можно обсуждать.
Ищенко Р. Георгий Петрович тоже, если мне не изменяет память, очень четко фиксировал этот тезис, что он верит в то, что человек способен победить организацию. То есть, он обсуждал противопоставление человека и организации. И себя соотносил с этим человеком.
Щедровицкий П.Г. Обсуждал.
Ищенко Р. То есть, для него это тоже было элементом онтологии. Он стать системой хотел, управлять системой.
Данилова В.Л. Кстати, непонятно, было ли это его онтологией.
Щедровицкий П.Г. Чьей?
Данилова В.Л. Для Георгия Петровича. Потому что если брать схемы независимо от его личности, и вообще о нем не вспоминать, то в схемах вроде бы этого сюжета нет. Про человека, который должен стать сложнее системы. И поэтому ведь очень сильно отличаются последователи Георгия Петровича. Те, которые в первую очередь читают тексты и поступают в соответствии с текстами, и те, кто помнят Георгия Петровича или пользуются апокрифами и поступают в соответствии с апокрифами.
Щедровицкий П.Г. Какие еще вопросы?
Гиренко Р. Если относиться к вашему тезису о семантике и, я тут смотрю, те 9 принципов, о которых вы говорили на прошлой лекции, с сайта фонда я взял. Тут идет речь, что структура деятельности изменяется вместе с характером материала. И вводятся два процесса – ассимиляция и аккомодация. Можно ли сказать, что Георгий Петрович, введя эти два процесса, снимает оба фокуса, а у Лефевра только ассимиляция происходит материала, и собственно говоря, больше ничего.
Щедровицкий П.Г. Вот понимаете, дать на этот вопрос такой законченный и точный ответ довольно трудно. Почему, я сейчас скажу. Вообще понимание каких-то отдельных элементов рассуждений, схемы представлений – оно всегда предполагает реконструкцию той цели, того желаемого образа будущего, к которому двигается тот, кто эти представления вводит.

Такой своеобразный феномен, когда будущее, построяемое будущее, оно является более важным и значимым, чем тот или иной конкретный сегодняшний ситуативный состав представлений. Меня движет некоторая тенденция, некоторая устремленность. Если мы посмотрим работы Лефевра в исторической перспективе, то он, конечно, двигался в сторону этики. Помните, Джордж Стоун Милль говорил, что этика – это логика действий, логика поступков. Его интересовало, каким образом человек принимает решения, направленные на определение его собственного поступка в определенной ситуации, в частности, в ситуации конфликта, ситуации рефлексивной игры, ситуации борьбы, войны и т.д.
В данном случае, понятия управления, на мой взгляд, они используются совершенно по-разному. В какой мере это движение одного в сторону этики, другого в этот период в теорию деятельности, – все-таки разный резон, да? В какой степени они связаны с типом материала – это тема, которую мы начали обсуждать достаточно давно. Мы зафиксировали, что появление педагогического, а потом семиотического материала – оно привело, в частности, к переходу в логике движения Георгия Петровича к схемам воспроизводства деятельности. Появление на следующем шаге инженерно-психологического материала, вопроса проектирования человеко-машинных систем и т.д. привело к появлению схемы акта деятельности, а семиотическая проблематика вывела через шаг схему мыследеятельности. Если мы понимаем, что схема мыследеятельности у Георгия Петровича имеет целый ряд общих черт с исходными схемами алгебры рефлексивных игр Лефевра, то вот эта оговорка, помните, я этим, собственно говоря, закончил фрагмент, проблема происхождения человека, также как и проблема возникновения общества в значительной мере семиотические проблемы, то для него вопросы знака, вопросы языка, вопросы семиотики – они с самого начала были доминирующими. Они интересовали прежде всего и двигали его, [к] этике как такой метасемиотики. Если мы понимаем, что они двигались разными траекториями и по разным причинам – для Лефевра никогда не было значимым построение теории деятельности. Не было такой установки. То сопоставление в одном ряду… то есть, представление Георгием Петровичем семиотического периода и представление Лефевром семиотического периода, разнесенных во времени, указывают на гораздо большее сходство, чем различие.
Материал в данном случае – он влияет на представление. Поэтому аккомодация к типу материалов есть и у того, и у другого. Учет этого материала есть и у того, и у другого. Но двигались они по совершенно разным траекториям.

Есть даже более резкая точка зрения, она заключается в том, что Георгий Петрович, грубо говоря, в разные периоды времени осваивал в своей системе представлений тот материал, который привносили отдельные группы учеников. Пришел Лефевр, принес определенную проблематику, определенный, как Ищенко спросил, фокус рассмотрения. Георгий Петрович его распредметил, разобрал, а собрал через шаг в своем движении.
Теперь, в период, когда они находились рядом и близко, это приводило к очень сильному искрению, потому что один говорит об одном, а другой про другое, отсюда взаимные упреки. Георгий Петрович к Лефевру – что он куда-то там спешит, ну не важно, вводит вытащенную долю психологических представлений. У Лефевра, что учитель ничего не слышит, не хочет понимать, свое долдонит, а то, что нас интересует, и что действительно на повестке дня, он понять не хочет. Потом эта актуальная дискуссия-противостояние исчезает, Лефевр уезжает заграницу. Представления его остаются, тематика его остается. Представления о деятельности развиваются последовательно и постепенно. В какой-то момент они развиваются настолько, что могут ассимилировать эту проблематику. И конечно, для Георгия Петровича представления о борьбе, о войне, игре – они осмысленны и могут рассматриваться только на схемах типа схемы мыследеятельности. Нет схемы мыследеятельности – невозможно подойти к решению этой тематики.
Кстати, Георгий Петрович мне, например уже в конце 70-х, начале 80-х говорил, что только схема мыследеятельности позволяет впервые подойти к обсуждению проблемы человека. А до этого – это приговорки. Возможна и такая трактовка.
Гиренко Р. А потом вы различаете эволюцию на экстенсивную и интенсивную. И в данном случае, если экстенсивная в себе несет отчасти вот эту составляющую, о которой вы говорите. То есть, она такая захватническая. И интенсивная. Дальше вы продолжаете, что вот там идет развитие. И в данном случае вот тот подход, который дает Лефевр – он не связан с развитием, а тот подход, который дает Георгий Петрович и вы, в частности, так же продвигаете – это и есть та путеводная нить развития. Я правильно понимаю?
Щедровицкий П.Г. Ну, вот смотрите, еще раз. Мы уже договорились, что любое понимание имеет право на существование. Если вы хотите, чтобы я отнесся к некоторому кроющемуся за вашими словами направлению трактовки, то скорее да, чем нет. Но дьявол в деталях. То есть, ни в каком тексте, конечно же, совокупности вот этих интенций или акцентов выразить невозможно.

Совершенно понятно, что для Лефевра проблема развития фактически сводится, ну, или выражается, чтобы не было какого-то уничижительного понимания, собственно, в количестве рангов рефлексии. Так сказать, персонаж, обладающий достаточно высоким рангом рефлексии для него более развит, чем персонаж, обладающий меньшим рангом рефлексии. Поскольку рефлексия в свою очередь оттачивается, в том числе, в конфликтных ситуациях. В тех ситуациях, когда идет борьба за определенный плацдарм между двумя участниками, которые выстраивают эту систему друг по отношению к другу – систему рефлексивного управления, то для него тоже совершенно очевидно существует четкая трактовка: что такое развитие и что такое более развитый субъект деятельности по сравнению с менее развитым. Кстати, наверное, я тоже скажу, что наличие более высокого ранга рефлексии – это один из важных симптомов, или один из достаточно важных элементов развития. Там после седьмого ранга рефлексии границы стираются.
Ищенко Р. У вас еще встречается такое понятие, как слои рефлексии.
Щедровицкий П.Г. Ну, слои, уровни…
Ищенко Р. Это то же самое, что и ранги?
Щедровицкий П.Г. Не совсем так. Потому что ранг – это скорее результат некоторой внешней оценки техники рефлексии. А слои и уровни – это что-то объективированное. Но если вы обратили внимание в тексте Лефевра, то там был очень любопытный этот переход по поводу того, что делает интенцию целью. Если теперь возвращаться к нашим дискуссиям по схеме акта деятельности, можно было бы сказать так, что акт деятельности сам по себе нарисован поверх чего-то. Поверх этой интендированности сознания. И каждая из организованностей актов деятельности для Лефевра есть, скорее, организованности сознания, а не деятельности, ткани сознания.
И Георгия Петровича больше интересует объективированная компонента акта, помните, да, эту диагональную линию, которая рассекает на объективную и субъективную компоненту? При этом объективная компонента как бы вставлена внутрь субъективной надстройки. И многие элементы имеют двойное существование. Средства объективированные, орудия и субъективированные средства, близкие к способностям. Знания, опять знания, объективированные, и личные знания а`ля Полани.
 Опять же, вы помните, что Полани – это один из поздних учеников австрийской школы, и представления о личных знаниях – это один из важных элементов расшифровки роли знаний в представлении о деятельности, в частности, об экономических актах, актах деятельности, которые развивались в этой австрийской традиции.

Поэтому в этом плане: посмотришь снизу – деятельность, посмотришь сверху – у тебя появляются вот эти вот сгустки субъективации этой деятельности.
Что есть цель? Безусловно, цель есть субъективированный, осознанный, наверное даже отрефлектированный, а дальше, когда мы с вами будем обсуждать управление, поймем, что особым образом вторично объективированный для организации деятельности результат. Но мы все время работаем на некой такой резинке, связке. Мы берем некую объективированную организованность деятельности, например, ее будущий результат, субъективируем представления об этом результате в виде цели, а потом вторично объективируем цель в виде проекта, плана, программы. Мы это делаем для того, чтобы включить в достижение этой цели других участников деятельности, которые в подавляющем числе случаев имеют совершенно другие мотивы, иногда даже цели, и должны еще себя вторично найти, увидеть внутри этого акта.
Еще вопросы.
Реплика. Там текст был по поводу древних племен. Малые группы, малочисленные, и там лидер вынужден обладать какие-то такие рядовые, упрощенные операции. И когда происходит совмещение лидерской позиции и позиции... там какая-то особая рефлексия возникает. Я немножко по тексту не понял, что это за тип такой особой рефлексии.
Щедровицкий П.Г. Да там не особый тип. Там сказано: так и возникает рефлексия.
Реплика. А у индивида, который выполняет просто лидерские…
Щедровицкий П.Г. Нет рефлексии. И у того, который просто трудовые действия осуществляет – тоже нет. Отсюда, обратите внимание, очень тесная связка с тезисом Георгия Петровича, который мы обсуждали в прошлый раз, что рефлексия есть эффект смены позиции. Это фактически то же самое сказано. Только как правильно указал Ищенко, в другом фокусе. Только не очень понятно, что это за фокус такой, в котором появляется чуть другая трактовка, чем эти фокусы друг от друга отличаются. Но по сути, да, конечно.
Только можно же перевернуть эту ситуацию. Лефевр в силу специфики вообще его способа изложения чего бы то ни было, вы наверняка обратили внимание на некоторый любопытный способ изложения, дело не в том, что в малочисленном коллективе уже сформированный лидер вынужден выполнять еще и другую функцию.

Можно сказать прямо противоположным образом. Есть некий коллектив и по мере его усложнения выясняется, что функция организации управления может быть передана одному из участников коллектива в виде специализированной полномасштабной функции и освободить его от выполнения трудовых операций.
Реплика. Получается, что в каждой позиции надо отработать, чтобы отрефлексировать всю систему.
Щедровицкий П.Г. Хороший тезис. Если нет мышления – то именно так.
Как мне в свое время рассказывал один директор завода: и обязательно проработать начальником цеха не меньше года. Потому что зима, весна, лето и осень – это четыре врага социализма. И если ты не прошел полный цикл, в данном случае у нас как в сельском хозяйстве несмотря на то, что это был машиностроительный завод, производственный цикл тоже носит естественный, годовой характер. Поэтому вот, должен прожить это. Пока ты не прожил все четыре времени года начальником цеха тебя перемещать куда-то на вырост ни в коем случае нельзя. А лучше два. Чтобы не только один раз прожить и удивиться... Но и потом суметь интегрировать эту специфику в трудовые будни.
Реплика. То есть, получается, что рефлексия у него, у древнего человека, у лидера, появляется, когда он переходит на лидерскую позицию из рядовых членов племени.
Щедровицкий П.Г. Вот смотри. Тут чуть сложнее. Я тут всегда люблю приводить эту историю японского регламента назначения руководителей. Этот японский регламент выглядит так: тебя вызывают и говорят – будешь руководителем, и вводят в кабинет. Понятно, что руководитель должен сидеть в кабинете на пару этажей выше, окна должны быть чуть больше и видно из твоего окна деревья сакуры, а не крыши соседнего дома. Тебе показали – все вот здесь ты будешь работать. После этого тебя обратно отправили на 3-4 месяца на твое рабочее место. Почему? Потому что ты должен теперь посмотреть на свою собственную работу как будущего подчиненного глазами руководителя. Потому что когда ты сидел и выполнял свою работу – один взгляд, а когда ты теперь уже понимаешь, что ты будешь руководить этими людьми, в том числе и собой бывшим – то у тебя совершенно другой взгляд. Ты выявляешь совершенно другую фактуру своей рядовой деятельности. И только потом, через несколько месяцев тебя назначают-таки руководителем.
Это необходимо для выработки рефлексивного взгляда на собственную деятельность. Все механизмы ротации. Когда человека перемещают с одного предприятия на другое в масштабе отрасли или перемещают из дочернего зависимого общества в центральный аппарат для того, чтобы потом вернуть в дочернее зависимое общество на более высокую позицию.

Когда-то, я еще помню, в ЦК КПСС мне объясняли, что стать директором журнала «Вопросы философии» нельзя, будучи сначала редактором, потом начальником отдела и т.д. Стать директором журнала «Вопросы философии» можно только переместясь туда из позиции инструктора, а лучше начальника отдела ЦК партии соответствующего направления. Да и вообще, где вы видели, чтобы директоров предприятия назначали из работников самого предприятия. Только в разруху 90-х, а так в принципе такого не бывает. Все это есть социальные механизмы поддерживающие функционирование, существование рефлексии.
Василий Полуанский, задолго до других важных интересных мыслителей написал: у государя два лица. Потому что с одной стороны государь – это Государь, то есть представитель соответствующего рода и выбор его осуществляется естественно божественным промыслом. А с другой стороны – он подданный, свой. И если он не находится, будучи государем, не было такого слова «рефлексивным», в позиции подданного, то он не может нормально управлять. Он – писал Василий Полуанский – имеет высокую степень тяготения к тирании. Поскольку их интересовал вопрос: можно ли свергнуть государя? Философский вопрос – 300 лет обсуждался. Потому что вроде как Бог же его выбрал сверху. А если рефлексии у него нет – оказывается можно.
Соколов А. А бывает неспособность к рефлексии?
Щедровицкий П.Г. Бывает. В том числе наследственная.
Соколов А. Можно ли развести сознание и рефлексию?
Щедровицкий П.Г. Нужно.
Соколов А. Слушая то, что Лефевр говорил, складывается такое впечатление, что рефлексия – это осознание осознания. Более высокое осознание. Если это различить, хотелось бы тогда понять эту границу, где ее проводить, чтобы не сводить осознание к рефлексии и наоборот. Потому что если это осознание осознания, то все равно упрешься в знание. Это будет самое высокое знание.
Щедровицкий П.Г. Подожди секундочку. Ответ будет разным в зависимости от того в какой линии ты себя позиционируешь. Я мог бы на твой вопрос ответить таким обратным вопросом. Я мог бы сказать так: в этом и состоял упрек Георгия Петровича Лефевру. Также точно, как ты говоришь. Поскольку ты, Владимир Александрович, не вводишь представление о деятельности, то в твоих представлениях между осознанием и рефлексией граница стерта. А ввести эту границу можно, только если мы вводим представление о деятельности. Ну, и собственно, вернулись к тому, что я зачитывал в прошлый раз, а именно в этой статье, где вводится первичное представление о рефлексии, мы еще к нему вернемся. Сегодня читать не будем. В следующий раз читать будем.

Напоминаю, что работа Никиты Глебовича Алексеева, в которой вводится первичное представление о деятельностной рефлексии, которая потом обобщается  в «Педагогике и логике», называется «Формирование осознанного решения учебной задачи». То есть, можно сказать, что в истоке – да, эту границу провести очень трудно, практически невозможно.
Соколов А. А важно ли здесь тогда различение рефлексии способа деятельности и рефлексии способа коммуникации?
Щедровицкий П.Г. Не понял. «Рефлексии и…» или «Рефлексии этого»?
Соколов А. Отдельно этого и второго. Ну, например, отличается ли рефлексия способа деятельности от рефлексии способа коммуникации. По процедуре там, по структуре.
Щедровицкий П.Г. Опять, смотри. В какой веточке? Потому что если мы берем линию рассуждения Георгия Петровича, то он утверждает, что рефлексия является эффектом смены позиций, а что становится содержанием рефлексии, зависит от ситуации. Содержанием рефлексии может быть что угодно. Твоя собственная деятельность, общая с кем-то ситуация или способ, чужая деятельность тоже может быть предметом рефлексии.
Если ты переместился на иную позицию, то в зависимости от того, на какую позицию ты переместился и какими средствами ты ее оснастил – у тебя разное становится предметом рефлексии. Поэтому для меня, например, в этой линии – совершенно без разницы: способ деятельности или способ коммуникации. Понятно, что для этого нужны разные средства.
Соколов А. Но позиции в деятельности и позиции в коммуникации – они же явно разные? Там все разное: и средства и объекты…
Щедровицкий П.Г. Это другой вопрос.
Данилова В.Л. Как только вы сказали «способ коммуникации», вы уже применили вполне определенное мыслительное средство, взятое из теории деятельности.
Соколов А. Ну, и что?
Данилова В.Л. А то, что таким образом коммуникацию уже рассмотрели как действие, имеющее способ. Все, вы уже там.
Щедровицкий П.Г. Нормально, просто мы явно туда еще не пришли. Потому что, как я понимаю, в данном случае, способ – это просто знак сокращения, а не понятие.
Соколов А. Давайте слово «способ» выкинем и заменим словом «ситуация». Ситуация коммуникации, ситуация деятельности. Все равно. Но рефлексия в этих двух ситуациях разная?

Щедровицкий П.Г. Я чуть иначе отвечу на, как мне кажется на то, что ты пытаешься спросить, хотя для меня этот вопрос не укладывается в мою картину мира. Некоторым для того, чтобы выйти в рефлексивную позицию нужна коммуникация. Пока не наступила коммуникация, которая в данном случае является свернутой формой соприсутствия другой позиции, физического присутствия…
Соколов А. Лучше еще и конфликта.
Щедровицкий П.Г. Пожалуйста.
… он не может выйти в рефлексию.
Ну, подожди, ты же знаешь анекдот, когда мужик останавливается на светофоре, ему в зад ударяет другой, он выходит, смотрит, там земля осыпалась. Он говорит: ну, ты чего, будь поосторожней. Он отъезжает, останавливается на втором светофоре, ему опять хлоп в зад, он выходит и говорит: скажи, а когда меня нет, ты как останавливаешься?
Да, вот есть, более того, есть некоторые такие агрессивные параноики, которым нужно для того, чтобы у себя организовать рефлексию, с кем-нибудь подраться. Так бывает. Мне, например, не нужно. Мне вообще никто не нужен, чтобы организовать у меня рефлексию. Я могу это делать сам. Сегодня пока ехал сюда, соревнования в Испании: кто быстрее заснет. Кто быстрее, тому тысячу евро. Самый быстрый за две минуты заснул. А некоторым нужно слонов считать, выпить чего-то. Так и тут.
Коммуникация может быть одним из поводов или одним из инструментов, искусственно создаваемых, для вывода отдельного человека или коллектива в рефлексию. Особенно, если его в детстве этому не учили. Поэтому он пока не столкнется, не просто с препятствием, с невозможностью осуществлять свою деятельность, потому что он сам не способен выявить факт невозможности, он будет продолжать все время делать, делать, делать. И чтобы ни происходило, даже если все развалится кругом, он не осознает то, что у него не получается деятельность.
Я все время ребятам помоложе объясняю. Они говорят:
– Ну, как же, там же произойдет катастрофа. Например, там что-нибудь остановится, процесс какой-нибудь. Они же не могут не понять, что у них не получается?
– Могут. Могут не понять. Хоть все тресни. Никакой рефлексии.

И поэтому специально для таких людей создаются искусственные коммуникативные, а иногда и организационные ситуации, в которых вместо столкновения с материалом и разрыва в материале они должны столкнуться с другим человеком, который им говорит: Нет. Или: нет, не так. Или: нет, не пущу. И только в таких ситуациях у них, в принципе, может возникнуть остановка. Не могут дальше действовать. Не пускают. А иногда, у некоторых, самых умных из них, еще и рефлексия.
Соколов А. Поверх осознания?
Щедровицкий П.Г. В теории деятельности это противопоставление снято. Потому что рефлексия является результатом смены позиции, а не осознания. А в конциентаналистских подходах, там рассматривается осознание, и описать этот феномен осознания не удается. Что такое осознание? Мы не знаем. У нас нет инструментов, чтобы конструктивно представить, что есть осознание, кроме метафор типа: обращение сознания на самое себя.
Данилова В.Л. Если бы я была сторонником Лефевра и отвечала на эти инсинуации, что у нас рефлексия от осознания не отличается, то я бы, пожалуй, вспомнила о метафоре комнаты смеха. Т.е. когда наличие рефлексивных этажей, умножение рефлексивных этажей связаны не с индивидом, который выходит в рефлексию, а связаны с самим устройством системы. От количества зеркал зависит то, что там будет происходить, от того, нарисовано там на одном зеркале что-то или не нарисовано(4).
Вначале 80-х у нас в игротехнической команде Георгия Петровича метафора комнаты смеха была невероятно популярна. Скажем, схемы пытались на ней рисовать. Шестифокусную схему программирования раскручивали через конструкцию вроде калейдоскопа. Шесть зеркал, смотрящих друг на друга. Там получается масса чего интересного. Само представление о том, что можно обсуждать рефлексивное развитие и рефлексивные рамки вот этой системы, не задумываясь о материале, из которого сделано зеркало.
Эта конструкция вроде позволяет различить рефлексию с индивидуальным сознанием.
Соколов А. Там пошли в семиотику, а в итоге в этику.
Данилова В.Л. Совершенно верно. В этику, не обязательно в коммуникацию. Но различить, различаем. И кстати, я бы добавила то, что в системе Лефевра можно обсуждать развитие субъекта при критерии наличия рефлексивных рангов. И еще я не могу сказать, была ли дальше дожата эта метафора комнаты смеха, но она явно дает возможность обсуждать развитие системы через… Ну, по тому же критерию, о котором сказал Петр.

Щедровицкий П.Г. Еще раз, коллеги. Все зависит от вашей установки. Вы можете искать различия, можете искать сходства.
Я ведь осторожно оговорился. Я сказал: одна из претензий Георгия Петровича к… Но например, в моей реконструкции, которую я частично докладывал и на Чтениях и в лекциях, что появлению представлений о позиции и знаку позиции в теоретико-деятельностных схемах кружок обязан Лефевру. А что им при этом двигало, консциенцианалисткая установка или еще какая-то, в конце концов, это безразлично, потому что этот пафос, привнесенный в работу Кружка в этот период, привел к тому, что знаки позиций стали появляться внутри традиционных, чисто структурных блок-схемных изображений. И без этого переход к представлениям о рефлексии у Георгия Петровича, как к смене позиций был бы невозможен. Просто не было такой реальности. Не было такого специфического объекта. А то, что они по-разному трактуют позицию и т.д. и т.п., слушайте, это уже пятый или десятый вопрос. Мы еще туда и не дошли.
Ковалевич Д. Скажите, а вы согласитесь с тем, что когда появляется представление о рефлексии, оно раскалывает дотоле общее представление о деятельности, на два разных представления о деятельности. А именно, когда мы говорим, что рефлексия есть выход за пределы деятельности, есть приостановка деятельности, вот эта вся метафорика, грубо говоря, означает, что мы обсуждаем рефлексию не как деятельность. Тогда вопрос: как что мы ее обсуждаем? С другой стороны, мы, обсуждая рефлексию, все время используем деятельностные представления. Т.е. приписываем ей некие свойства и качества деятельности. Тогда эта деятельность, которая не деятельность, а рефлексия – это другая деятельность? Т.е. «деятельность 2», в отличие от «деятельности 1» и тогда понятно откуда возникает управление как совсем другая деятельность, нежели та деятельность, которая до этого обсуждалась.
Щедровицкий П.Г. Да.
Коллеги, спасибо.