PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 5

Как вы помните, мы остановились на том, что я воспользовался вялой коммуникацией с Верой Леонидовной, где были противопоставлены вертикальная и горизонтальная схема знания. Используя эту дискуссию-разговор, я фактически перевёл локальную метафору, возникшую в ходе дискуссии, в важный признак, характеризующий эволюцию представления о простейшем атрибутивном знании в истории ММК на раннем этапе, и отдельно и специально, хотя этот пункт остался не развёрнут в достаточной степени, но был выделен в качестве параграфа, обратил ваше внимание на то, что этот переход от вертикальной к горизонтальной схеме был, в том числе, связан с трактовкой мышления как процесса решения задач. Таким образом, мы не просто меняем базовую схематизацию, мы развиваем и меняем её достаточно радикально. Но за этой сменой стоят достаточно существенные изменения трактовки самого процесса мышления, – или, чуть мягче, среди различных процессов мышления выбирается такой класс, который может быть описан в рамках представлений о задачах и решениях задач. Также я обратил ваше внимание на то, что эта эволюция в понимании ММК происходит между 1958 и 1960 г. Это было видно, когда мы смотрели ряд публикаций; особенно здесь важна публикация «О строении атрибутивного знания», в частности, переход к шестому разделу, который был опубликован позже, и в котором, собственно, появляется вертикальная схема знания.
Также я указал вам в позапрошлый раз, что вам нужно более внимательно прорабатывать некий корпус текстов, относящихся к этому периоду. В развитие этого тезиса мы сегодня будем рассматривать работу, опубликованную в втором чёрном томе «Философия. Наука. Методология» – «Опыт логического анализа рассуждений» (или – кодовое название – «Аристарх Самосский»). Фактически большая часть параграфа 11 будет посвящена чтению, разбору и комментированию этой работы. Я не знаю, есть сейчас или нет, а раньше в школе был такой отдельный тип учебных материалов, который назывался «Книги для чтения». Я произвожу работу по выборке из всего массива некоторой группы текстов, максимально, с моей точки зрения, артикулирующих определённые идеи ММК, поэтому мы будем читать прежде всего эту работу.

Начну я с предисловия, написанного в 1978 году, когда Георгий Петрович начал её редактировать собственноручно, желая её издать с рядом комментариев, и даже включал в перечень работ для издания в первых строках, считая, что это одна из основополагающих работ. И если мы с вами дойдём, – а я надеюсь, что дойдём, поскольку я очень хочу этот блок завершить до нового года, – в пятой лекции будет ещё один параграф, который возвращает нас к лекциям 1965 года «Проблемы логики научного исследования», с которых мы с вами и стартовали, и в которых дается чуть более поздняя, раз это 1965 год, трактовка значения смысла и эвристических возможностей этой простейшей схемы знания. После этого, если останется время, я проговорю некий план дальнейшего изложения, чтобы у вас была возможность до февраля подготовиться.
Итак, в 1978 году, – здесь есть даже точная дата, 24 сентября 1978 г., текст называется «Наброски к предисловию», – ГП пишет:
«Основные идеи этой работы сформировались в 1955–1957 годах. В их обсуждении принимали участие Н.Г.Алексеев и И.С.Ладенко. Работа была закончена в 1959 году и потом обсуждалась дважды на заседаниях Комиссии по психологии мышления и логике в 1960 и 1962 годах. В контексте этой работы были опубликованы небольшие фрагменты...
Ситуация тех лет характеризовалась: а) превалирующей ролью категории процесса, б) разделением мышления на знания-структуры и процессы мышления, в) очень резкой и продуктивной постановкой вопроса о междисциплинарных исследованиях, в частности об отношениях между логикой и психологией».
И дальше, собственно, сама работа, рекомендую вам читать то, что я цитирую, потому что процитировать всё невозможно, а ваше чтение параллельно сформирует дополнительные смысловые коннотации для наших с вами возможных разговоров. Цитировать буду достаточно подробно, потому что, как мне кажется, работа вполне артикулирована и в ней выстроены все ключевые моменты рассуждения. Итак, первый раздел:
«Очень часто мыслительный процесс решения какой-либо задачи выступает перед исследователем в виде определенного знакового текста. Этот текст всегда, в принципе, является сложным образованием, т.е. состоит из целого ряда определенным образом связанных между собой частей.

Поэтому исследовать его — это значит также выделить эти части и найти связи между ними.
В традиционной логике были выработаны определенные способы разложения речевых текстов на части. Это, во-первых, способ, основанный на понятиях суждения и умозаключения в классической Аристотелевой логике, и, во-вторых, способы разложения, основанные на понятиях новой, так называемой «математической», или «символической», логики, в первую очередь на понятии высказывания и логических операций.
Однако — и в последнее время это все более и более выясняется — эти понятия и основанные на них способы разложения языковых текстов непригодны для реконструкции и анализа собственно процессов мышления, выражающихся в этих текстах.
Многочисленные соображения, служащие основанием для такого утверждения, могут быть сведены к двум основным положениям.
1. Указанные способы анализа даже с внешней стороны могут быть распространены только на узкую группу рассуждений — чисто словесных, да и там не охватывают всего; например, они не могут быть применены к так называемым «описаниям» объектов и действий с ними, хотя в подобных описаниях также заключены процессы мышления.
2. Но и в той области, где они применяются, указанные способы анализа не схватывают существенных различий между процессами мышления; они не могут показать и объяснить, почему в одних рассуждениях задача решается, а в других нет.
Последнее положение обычно вызывает недоверие и поэтому должно быть дополнительно разъяснено.
Сравним для начала политэкономию Д.Риккардо или А.Смита с политэкономией К.Маркса. Стоя на позициях формальной логики, мы не найдем различий между этими работами. «Капитал» Маркса, как и сочинения Смита и Риккардо, состоит из суждений, умозаключений и систем умозаключений. И в то же время Марксу удается решить проблемы, перед которыми Смит и Риккардо были бессильны. Например, буржуазная политэкономия до Маркса не могла разрешить антиномий: «товары продаются по их стоимости — товары не продаются по их стоимости», «прибавочная стоимость возникает в обращении — прибавочная стоимость не может возникнуть в обращении» и др., а Маркс разрешил их.

Объяснить это можно только одним способом: Маркс мыслил иначе, чем Риккардо и Смит.
Может ли быть отражено это различие в традиционных понятиях формальной логики, в понятиях суждения и умозаключения? Может ли быть отражено это различие в понятиях современной математической логики? Нет. И та, и другая отнесут эти проблемы к области содержательных и тем самым исключат их из сферы своего исследования. Следовательно, чтобы уловить указанные различия, нужны другие понятия. Внимание логика должно быть сосредоточено на других сторонах мышления, нежели те, которыми занимаются классическая формальная и современная математическая логики».
Дальше на стр. 63 эта линия продолжается:
«Кратко выражая этот вывод, мы и говорим, что существующие способы анализа сложных знаковых текстов (содержащих решение задач), основанные на понятиях формальной логики, непригодны для исследования собственно мыслительных процессов.
Отсюда естественная задача: выработать такую систему исходных понятий, с помощью которой мы могли бы, анализируя речевые тексты и, в частности, разлагая их на части, в то же время реконструировать процессы мышления как таковые и представить их в их собственно мыслительной специфике.
Но, поставив перед собой такую задачу, мы тотчас же сталкиваемся с проблемой метода. Ведь разложить всякое сложное целое на части можно по-разному, и поэтому в зависимости от того, какая задача стоит перед нашим исследованием, в зависимости от того, что мы, собственно, хотим исследовать, выявить, одни способы разложения будут правильными, адекватными данной задаче и предмету, а другие – неправильными, неадекватными. На это обстоятельство, используя очень яркий пример, указывал еще Л.С.Выготский:
«Нам думается, что следует различать двоякого рода анализ, применяемый в психологии. Исследование всяких психических образований необходимо предполагает анализ.

Однако этот анализ может иметь две принципиально различные формы, из которых одна, думается нам, повинна во всех тех неудачах, которые терпели исследователи при попытках разрешить эту многовековую проблему <проблему отношений мышления и речи>…
– Цитата, понятно, из работы 1934 г. «Мышление и речь», –
… а другая является единственно верным и начальным пунктом для того, чтобы сделать хотя бы самый первый шаг по направлению к ее решению.
Первый способ психологического анализа можно было бы назвать разложением сложных психических целых на элементы. Его можно было бы сравнить с химическим анализом воды, разлагающим ее на водород и кислород. Существенным признаком такого анализа является то, что в результате его получаются продукты, чужеродные по отношению к анализируемому целому, — элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому, и обладают целым рядом новых свойств, которых это целое никогда не могло обнаружить. С исследователем, который, желая разрешить проблему мышления и речи, разлагает ее на речь и мышление, происходит совершенно то же, что произошло бы со всяким человеком, который в поисках научного объяснения каких-либо свойств воды, например, почему вода тушит огонь или почему к воде применим закон Архимеда, прибег бы к разложению воды на кислород и водород, как к средству объяснения этих свойств. Он с удивлением узнал бы, что водород сам горит, а кислород поддерживает горение, и никогда не сумел бы из свойств этих элементов объяснить свойства, присущие целому. Так же точно психология, которая разлагает речевое мышление в поисках объяснения его самых существенных свойств, присущих ему именно как целому, на отдельные элементы, тщетно потом будет искать эти элементы единства, присущие целому. В процессе анализа они испарились, улетучились, и ему не остается ничего другого, как искать внешнего механического взаимодействия между элементами, для того чтобы с его помощью реконструировать чисто умозрительным путем пропавшие в процессе анализа, но подлежащие объяснению свойства».

И далее: «Нам думается, что решительным и поворотным моментом во всем учении о мышлении и речи, далее является переход от этого анализа к анализу другого рода. Этот последний мы могли бы обозначить как анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицы. Под единицей мы подразумеваем такой продукт анализа, который, в отличие от элементов, обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и который является далее неразложимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды».
Дальше цитата продолжается и ГП пишет:
«Мы полностью принимаем этот методологический принцип Л.С.Выготского. Но это тотчас же ставит перед нами целый ряд новых проблем.
Во-первых, возникает вопрос, а можно ли таким образом разлагать мыслительные процессы, т.е. не представляет ли собой каждый из них такого целого, которое обнаруживает свои специфические свойства только как целое, а ни одна из его частей, как бы мы их ни выделяли, этими свойствами уже не обладает. Не имея достаточно данных для обоснованного решения этого вопроса (мы вообще не уверены, могут ли существовать такие данные, помимо конечной удачи всего исследования), мы, тем не менее, примем гипотезу, что мыслительный процесс в общем случае может быть разложен на такие составляющие части, которые сохраняют специфические свойства мыслительного процесса, и все дальнейшее исследование до определенного момента будем строить на этой гипотезе».
И дальше он подходит к той постановке, которая задаёт основное направление исследований. На стр. 68, продолжая эту логику, он пишет:

«Здесь, как нам кажется, на помощь может прийти понятие задачи. Каждый мыслительный процесс возникает в связи с определенной задачей, и его конечный продукт – определенное мыслительное знание – выступает как решение этой задачи. Поэтому можно сказать, что между конечным продуктом мыслительного процесса – знанием – и задачей, на решение которой этот мыслительный процесс направлен, существует известное соответствие; во всяком случае, продукт мыслительного процесса с какой-то стороны может характеризовать задачу.
В ряде психологических работ, связанных с исследованием мыслительной деятельности, задача определялась как характеристика отношения между целью и условиями; цель, в свою очередь, отождествлялась с осознаванием продукта деятельности. Такое понимание задачи не подходит нам по трем причинам. Во-первых, будучи связанным с понятием цели, оно и само приобретает сугубо субъективный характер и поэтому становится непригодным для чисто объективного анализа текстов. Во-вторых, оно опирается на заданность условий, хотя в целом ряде случаев именно поиск таких условий является основным ядром самих мыслительных процессов, и он, следовательно, не может быть охарактеризован этим понятием. В-третьих, такое понятие задачи объединяет в себе характеристики как конечного результата процесса мысли, так и того, с чего этот процесс начинает, его условий и «исходного материала»; изменение любого из этих моментов меняет и характеристику задачи. Это обстоятельство затрудняет сопоставление тех бесспорно генетически связанных между собой процессов мышления, которые имеют один и тот же конечный продукт — знание, но исходят из разных условий и поэтому, естественно, имеют разное строение».
Дальше, соответственно, идёт рассуждение про задачи. Напомню вам, что в позапрошлой лекции я специально вам цитировал работу, где Георгий Петрович вводит четыре типа задач, характеризуя эти типы задач через мыслительный продукт, который отделяет данный класс задач от других классов. Далее, на стр. 71-72, начинается достаточно развёрнутое рассуждение про квалификацию мышления как процесса.
«Имея подобный перечень задач исследования…

На предыдущем шаге мы в краткой форме воспроизвели эти четыре типа, о которых дальше подробно говорил Георгий Петрович, и о которых я рассказывал на позапрошлой лекции.
… и вместе с тем перечень конечных продуктов процессов мышления, мы можем определенным образом охарактеризовать каждый встречающийся нам текст и выраженный в нем процесс мысли. Но одного этого определения процессов мысли по их продуктам, как мы уже мимоходом отмечали выше, недостаточно для однозначной характеристики этих процессов. Чтобы их охарактеризовать однозначно, нужно задать еще исходную «точку», или исходный материал, и достаточное число промежуточных точек, которые описывали бы с необходимым приближением, образно говоря, «траекторию» процесса.
Но такая постановка вопроса, на первый взгляд очень естественная и, можно даже сказать, единственно возможная и необходимая, наталкивается при анализе «движений» (процессов) на определенные трудности. Дело в том, что выделение исходных и промежуточных точек представляет собой легкую и естественную задачу только в том случае, когда мы рассматриваем линейное, неразветвленное, непрерывное и гладкое образование. Если же эти требования не выполнены, то оказывается, что у исследуемого явления масса различных исходных точек, разнообразные способы соединения частей процесса в одно целое, причудливые скачки и переломы в «траектории» и т.п. Все это требует при описании своих специальных понятий и крайне затрудняет первые эмпирические расчленения: не зная возможных особенностей анализируемых процессов, – всех этих разветвлений, изломов, разрывов, – мы не можем их правильно расчленить. Но мы никогда не будем всего этого знать, если не произведем необходимые расчленения. Выход из этого положения заключается – как всегда – в том, чтобы произвести первое приблизительное расчленение, а затем, опираясь на его результаты, исправлять и уточнять сами принципы».
Значит, друзья мои, в этой точке я отсылаю вас к первой лекции, где мы с вами говорили о статусе и роли схем и схематизации в трактовке раннего периода ММК. В одной из наших дискуссий, апеллируя к этому параграфу (если мне память не изменяет, это то ли 3, то ли 4 параграф), я сказал о том, что понимание схемы в тот период очень близко к пониманию гипотезы у Пуанкаре.

Ещё раз, цитирую вот этот кусочек:
«Но мы никогда не будем всего этого знать, если не произведем необходимые расчленения. Выход из этого положения заключается – как всегда – в том, чтобы произвести первое приблизительное расчленение, а затем, опираясь на его результаты, исправлять и уточнять сами принципы.
Простейшая гипотеза, которая может быть положена в основание этого первого расчленения…
– А в данном случае мы говорим о процессах мышления, –
…такова.
Перечень логически обобщенных задач исследования или конечных знаний можно рассматривать одновременно и как перечень возможных типов исходных знаний. Исходные знания, в свою очередь, опираясь на их понимание, можно будет представлять и интерпретировать как определенные предметы исследования. Можно предположить также, что процесс мысли заключается в переходе от одних знаний к другим, причем в исходном пункте имеется всегда одно и только одно знание. Тогда каждый выделенный текст можно будет характеризовать уже по двум точкам — исходному знанию и конечному. Этот шаг…
– Обращайте внимание на метафорику, –
…можно будет рассматривать как переход к понятиям, характеризующим собственно мыслительную деятельность.
Всякое рассуждение, всякий, если можно так сказать, «кусок», или «отрезок» зафиксированного в тексте рассуждения, исходящий из определенного предмета исследования и направленный на решение определенной задачи, можно будет обозначить как процесс мышления, или просто процесс, и зафиксировать в особом знаке. Таким образом (это важно отметить для дальнейшего), процесс мышления пока будет определяться как обычно – по фиксированным «состояниям», по продуктам, но при этом будут указываться две «точки», между которыми процесс осуществляется:
- во-первых, задача, которую он должен решить, или его продукт, результат,
- во-вторых, условия, в которых он применяется, т.е. «логический материал», на который он направлен, из которого он исходит и который он преобразует.

Поэтому сам процесс выступит как нечто отличное от продуктов, лежащее вне них и не соответствующее ни одному из них в отдельности.
Тем самым будет уничтожена всякая возможность установления простого, непосредственного изоморфизма между продуктами мышления – знаниями – и порождающими их процессами. Другими словами, рассматривая процесс мышления как нечто связывающее между собой две группы явлений – исходный материал, куда входят также и знания, и конечное знание – и обозначая его особым языковым знаком, мы выделим особую действительность, отличную от действительности знаний как таковых. Вместе с тем мы введем более сложные понятия, предполагающие дополнительные приемы исследования по сравнению с теми, которые необходимы для введения понятий о знаниях, и эти новые понятия о процессах мышления в каком-то плане «снимают», элиминируют понятия о знаниях.
Но все это является лишь началом анализа процессов мышления как таковых. Большинство из них представляет собой сложные образования, которые могут быть расчленены на составляющие элементы-процессы. Для этого внутри первоначально выделенных в качестве процессов мышления рассуждений нужно найти «промежуточные» задачи и соответственно промежуточные «конечные результаты» и «исходные пункты». Например, чтобы выделить и исследовать структуру какого-либо сложного объекта, надо предварительно выделить и исследовать его элементы».
Ну, далее по тексту – и на стр. 74 фактически вводится ещё одна дополнительная базовая гипотеза, которая потом, как вы знаете, довольно долго задавала лейтмотив работы ММК.
«Последовательное применение такого анализа процессов мышления, т.е. выделение промежуточных задач исследования (первого и второго рода) и разложение процесса на составляющие части в соответствии с выделенными задачами, должно, в конце концов, привести нас к таким процессам мышления, которые таким способом уже не могут быть разложены на составляющие. Такие, далее неразложимые этим способом анализа, или элементарные с точки зрения этого способа, процессы мышления мы будем называть операциями мышления или просто операциями.

Разлагая процессы мышления на составляющие их операции, мы в то же время будем фиксировать последовательность и связь этих операций в каждом исследованном процессе. Сопоставление проанализированных таким образом процессов мышления между собой позволит нам выделить чаще всего встречающиеся комбинации операций, что может служить намеком на существование связи между ними. Фиксированный таким образом эмпирический материал должен быть затем объяснен во второй части исследования мышления – в «восхождении».
Рассматривая операции, составляющие сложные процессы мышления, и типы связей между этими операциями, мы переходим в новую и почти неразработанную область исследования мыслительной деятельности – в область исследования ее строения. Строение (элементарный состав и структура) процессов мышления будет, очевидно, их третьей – важнейшей и притом специфически процессуальной – характеристикой.
Разлагая таким образом различные процессы мышления, мы будем получать все новые и новые операции. Однако, с другой стороны, мы будем встречаться и с уже выделенными ранее операциями. Хотя отдельные части существующего в настоящее время совокупного знания весьма отличаются друг от друга, а, следовательно, отличаются друг от друга и процессы мышления, посредством которых это знание было получено, тем не менее, все оно может быть разбито на сравнительно небольшое число частей, внутри которых знание имеет одну и ту же логическую характеристику и получается посредством одних и тех же «способов» исследования. Например, такие задачи исследования, как воспроизведение структуры исследуемого предмета или процессов функционирования системы объекта, процессов развития системы объекта и т.п., задают способы исследования и все процессы мышления, посредством которых решаются эти задачи в применении к различным объектам. Анализируя указанным выше путем, т.е. путем разложения на операции, различные процессы мышления, входящие в один способ исследования, мы сможем, по-видимому, найти сравнительно небольшое число операций мышления – таких, что все процессы мышления, входящие в этот способ исследования, можно будет представить как их комбинации.

Перечень всех операций мышления, выделенных в том или ином способе исследования, мы будем называть «алфавитом операций» этого способа.
После того как существующие в настоящее время способы исследования будут в общем и целом проанализированы и будут найдены их алфавиты операций, встанет задача сравнить последние между собой и выделить абстрактный алфавит операций, общий для всех процессов мышления и соответственно для всей логики».
Далее, на стр. 81, эта линия рассуждения продолжается.
«Итак, первый вывод, к которому мы приходим при попытке анализа конкретного текста на основе изложенных выше принципов: процесс мышления содержит неоднородные части – содержательные процессы и формальные операции. Наличие формальных операций существенным образом меняет процесс получения определенного продукта и при этом по-разному – в зависимости от того, какие это формальные операции. Эта неоднородность, а точнее, именно наличие формальных операций меняет само строение исходного материала и наше понятие о нем; в исходном материале приходится различать собственно исходные знания, которые в ходе процесса перерабатываются в другие знания, и краевые знания, которые, оставаясь неизменными, определяют характер этой переработки».
Не буду сейчас вдаваться в эту линию, хотя, наверное, она понадобится, когда мы будем рисовать с вами этажи замещения. Но это будет не сейчас. И там мы вернёмся к этому различению исходных и краевых знаний. Просто для выведения схемы знания это не очень важно, более того, потом это пропадает как линия, но в какой-то момент будет любопытно к этому вернуться.
«Второй корректирующий вывод, который мы должны сделать, заключается в том, что отнюдь не все процессы мышления являются линейными. В частности, анализируемый нами процесс решения задачи Аристархом, как выясняется, включает процессы мышления, направленные, образно говоря, перпендикулярно друг к другу. Чтобы убедиться в этом, проследим за процессом решения задачи дальше".

Не буду этого цитировать. Потому что чёрт ногу сломит. Единственное, на стр.86 есть вот такая любопытная схемочка, вот она:
Схема 1

Горизонтально расположены операции; обратите внимание, в дальнейшем Георгий Петрович очень много уделяет внимания функциональной и морфологической структуре. В диалектике функционального и морфологического у него даже однажды было такое высказывание, он так поднял глаза к потолку и сказал: «Вот если бы Гегель понимал различие функционального и морфологического, нам бы уже нечего было делать». Обратите внимание, там нет ни буковок, вот этих, а, б, λ, ничего; горизонтально – операции, а вертикально, – причём в данном случае снизу, а потом будет всё время сверху, – это перпендикулярные процессы. Фактически, это – место для того, что направляет эти переходы (но метафорику схемы акта деятельности и т.д. я оставлю в стороне). И пишет он следующее (абзац перед схемой):
«Но это значит, что и весь процесс мысли по решению исходной задачи оказался отнюдь не линейным, а имеющим – при данном анализе – причудливое строение, которое приблизительно можно изобразить так: (схема на доске)»
Дальше на стр.91 есть довольно любопытное рассуждение. Чтобы вы представляли себе дальше схемы вот такого рода – все этажи, с многочисленными буковками, циферками, – как описание мышления, которое рассматривается, то есть – Аристарха Самосского.
«Прежде чем переходить к формулированию дальнейших методических коррективов, попробуем резюмировать проделанный уже анализ и свести его результаты в одну схему.
Приступая к решению этой задачи, мы прежде всего должны отметить то обстоятельство, что заданный процесс содержит целый ряд относительно обособленных от основной линии частичных мыслительных процессов, которые мы обозначили как краевые (в широком смысле этого слова).

По своему строению это весьма различные процессы мысли (мы пока не анализировали, какие именно), но у них у всех (это то, что нам сейчас особенно важно) очень сходные продукты: знания о соотношениях, позволяющие замещать один «элемент» соотношения другим или, поскольку «элементами» в заданном процессе мышления в большинстве случаев являются математические отношения, переводить один «элемент» в другой».
На что обращаю здесь ваше внимание – на слово «замещать» и на то, что это слово употребляется исключительно в описательно-эмпирическом залоге, то есть, в материале фиксируется, что некоторые фрагменты рассуждения сокращаются, потом становятся буквенными и вставляются в качестве сокращений вместо других. То есть, одно замещает другое. Дальше мы пропускаем довольно большой кусок, хотя ещё раз подчёркиваю, что читать это любопытно, и переходим сразу в район стр.110. Георгий Петрович пишет:
«Чтобы сделать эту мысль предельно понятной и отчетливой, воспользуемся следующим примером. Представим себе, что какой-либо человек, желая сообщить другому человеку, сколько у него баранов в стаде, передает последнему мешочек с зернышками проса, количество которых точно соответствует количеству баранов в стаде.
В этой ситуации зернышки проса являются не чем иным, как знаками (своеобразного!) языка: не только в этой, но и в целом ряде других ситуаций с их помощью успешно решаются задачи отражения и коммуникации, наличие их дает возможность производить целый ряд практических действий, например, обмен баранов на что-либо другое и т.п. Представим себе далее, что в силу каких-либо обстоятельств такая форма выражения количества баранов в стаде нас уже не устраивает, и мы хотим, используя полученный мешочек с просяными зернышками, выразить это количество в форме числа. Для этого мы, естественно, должны будем пересчитать зернышки. Пусть их будет, к примеру, 30. «30» есть тоже знак языка, и притом – своеобразного языка, языка арифметики. Но как знак он существенно отличается от просяных зернышек. С зернышками проса, являющимися знаком количества баранов в стаде, мы действуем во второй ситуации так же, как действовали бы с самими баранами: и тех, и других мы пересчитываем.

Но это означает, что совокупность зернышек, несмотря на то, что она является знаком количества баранов в стаде, обладает реально тем же свойством количества, что и совокупность баранов. С числом «30», тоже выражающим количество баранов в стаде и тоже являющимся знаком этого количества, так действовать уже нельзя: его можно складывать с другим числом, можно из него вычитать другое число, его можно умножать, делить, возводить в степень, из него можно извлекать корень, но его нельзя пересчитывать. Это доказывает, что знак «30», взятый сам по себе, не обладает реально количеством, не содержит в себе этого свойства, он только обозначает это количество. Иначе, более строго, этот же вывод можно сформулировать так: с точки зрения действия пересчета мешочек с просяными зернышками является таким же объектом, как и само стадо баранов, а число «30» с точки зрения этого действия пересчета таким «количественным» объектом не является.
Чтобы придать этому положению действительно правильный смысл, необходимо сделать еще несколько уточняющих замечаний.
1. Положение о том, что просяные зернышки с точки зрения познавательной деятельности являются такими же объектами, как и замещаемые ими бараны, нисколько не противоречит положению о том, что совокупности этих зернышек являются каждый раз знаками определенных количеств баранов.
Жалко, что Мрдуляш не выдержал…
Будучи с точки зрения операции пересчета такими же объектами, как и сами бараны, просяные зернышки во многих других отношениях существенно отличаются от баранов (их, например, можно носить в мешочке за поясом, чего нельзя сделать с баранами, изменение количества просяных зернышек в мешочке в принципе всецело зависит от человека, в то время как количество баранов в стаде часто меняется независимо от воли человека и т.п.), и это обстоятельство служит тем основанием, которое позволяет сделать зернышки проса знаками баранов, несмотря на их тождество как определенных, реальных количеств.

Поскольку зернышки проса – это не бараны, действие их пересчета, если рассматривать его в ситуации, где нас интересуют именно бараны, само по себе, вне той замещающей функции, которую эти зернышки выполняют по отношению к баранам определенного стада, является совершенно бессмысленным, никчемным. Другими словами, в заданной ситуации нас совершенно не интересуют зернышки проса сами по себе, и мы интересуемся вопросом, сколько их в мешочке, только для того, чтобы таким путем узнать, сколько в стаде баранов. Таким образом, действие пересчета просяных зернышек в описанной ситуации имеет смысл только в связи с действием замещения зернышками проса самих баранов, только в структуре более сложной деятельности, включающей замещение.
Но это означает, что действие пересчета зернышек проса в ситуации, когда нас интересуют бараны, оставаясь по способу выполнения тем же самым действием, что и пересчет самих баранов, действием, направленным на предметы реальной совокупности и оперирующим непосредственно с этими предметами, по функции своей является другим действием, нежели пересчет самих баранов, — действием, направленным на объекты-заместители. Поэтому такое действие пересчета, учитывая его функцию, можно назвать «замещающим».
Резюмируя изложенное выше, можно сказать так: если с точки зрения характера деятельности пересчета, взятой изолированно, зернышки проса в мешочке являются такими же объектами, как и сами бараны, то с точки зрения какой-то более широкой структуры деятельности, с точки зрения ее задачи, а вместе с тем и с точки зрения места или функции данного действия пересчета в структуре этой более сложной деятельности зернышки проса уже не являются такими же объектами, как и сами бараны, они уже не равноправны с последними, а являются только объектами-заместителями, объектами-моделями. Поэтому о них нельзя говорить просто как об объектах, а следует говорить как об объектах-заместителях, как об «объектах-знаках».

2. Сравнивая две формы выражения определенного количества — другое такое же количество и число — и выяснив, что к числу не может быть приложена специфическая деятельность пересчета, мы сделали вывод, что, следовательно, оно не обладает свойством «количественности», или, что то же самое, не является реальным количественным объектом. В этой связи могут возразить, что существует другая деятельность, к примеру, сложение или умножение, в контексте которой число выступает как «представитель» и «носитель» количества как такового и, следовательно, с точки зрения этой деятельности есть такой же количественный объект, как и совокупность зернышек проса или бараны.
Но такая мысль была бы ложной, так как просяные зернышки или баранов в стаде нельзя ни складывать (в точном смысле этого слова и этого действия), ни умножать. Таким образом, с точки зрения операций сложения или умножения число, к примеру, «30» действительно выступает как представитель количества, но сами эти операции не могут быть приложены к реальным объектам, и поэтому числа и объекты с точки зрения этой деятельности оказываются отнюдь не тождественными.
Одним из следствий этого вывода должно быть различение двух типов деятельности: 1) «объектной» и 2) «необъектной», или собственно «знаковой». Именно на основе этого различения типов деятельности должно производиться одно из различений возможных заместителей объектов, или, если принять иную терминологию, знаков. Замещение объектов знаками может осуществляться как в связи с одной, так и в связи с другой деятельностью, но характер знаков в этих случаях будет различным: при объектной деятельности заместители должны быть тождественны объектам в отношении выделяемого свойства, при необъектной деятельности этого тождества не требуется. Первый вид заместителей в контексте этого различения мы будем называть «знаками-моделями», второй вид — «знаками-символами».

В более общем виде этот же вывод может быть сформулирован так: одно и то же объективное содержание может быть выражено в различных знаках — в зависимости от того, какую задачу решает это выражение и в какую систему действий оно в связи с этим включено. Когда знаки выступают в качестве моделей, то они чаще всего включены в объектную деятельность; но они могут быть и символами, и тогда это значит, что существует система особых, необъектных действий, которая и делает возможным замещение объектов совсем не похожими на них знаками — символами.
Продолжая с небольшими разрывами эту логику – далее он переходит к примеру геометрии, когда знаки начинают замещать процедуры измерения полей и т.д. – так вот, продолжая эту логику различения знаков-объектов и знаков-символов, он пишет следующее:
Последующие выводы, к которым мы приходим, продолжая этот анализ, таковы.
Процессы мышления, приводящие к образованию новых знаний в геометрии, обязательно имеют двухплоскостную структуру и захватывают по меньшей мере два языка; один выступает как образующий плоскость объектов, и в нем осуществляется свое, содержательное движение, а другой — как образующий плоскость знаковой формы, и в нем содержательные преобразования замещаются и фиксируются.
Плоскость знаковой формы сама неоднородна: она содержит, с одной стороны, описания преобразований в плоскости содержания, а с другой, — фрагменты чисто формальных систем, внутри которых движение идет без обращения к содержанию, в соответствии с определенными общими правилами.
И дальше, потихонечку раскрывая эту метафору многоуровневости или многоплоскостности, на стр. 130, с многочисленными отсылками к Кутюра и т.п., мы видим появление, фактически, самой первой схемы знания:

1-й случай:
Схема 2

(Нижняя строчка изображает здесь плоскость содержания, а верхняя — плоскость знаковой формы.)
2-й случай:
Схема 3

PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 5: Нижняя строчка изображает плоскость содержания, вторая снизу — знаковую форму эмпирически полученных утверждений, третья — формальное преобразование эмпирически полученной знаковой формы, а четвертая — правило, в соответствии с которым это преобразование производится.) Таким образом, всякое умозаключение связано, во-первых, с потерей на определенном отрезке непосредственной отнесенности к плоскости содержания, во-вторых, с появлением новой плоскости — правила, в соответствии с которым совершается умозаключение

(Нижняя строчка изображает плоскость содержания, вторая снизу — знаковую форму эмпирически полученных утверждений, третья — формальное преобразование эмпирически полученной знаковой формы, а четвертая — правило, в соответствии с которым это преобразование производится.) Таким образом, всякое умозаключение связано, во-первых, с потерей на определенном отрезке непосредственной отнесенности к плоскости содержания, во-вторых, с появлением новой плоскости — правила, в соответствии с которым совершается умозаключение.
После этих предварительных замечаний мы можем утверждать, что в истоках геометрии лежит деятельность измерения. В основе самой операции измерения лежит другое действие — наложение. Поэтому мы должны начать с анализа именно этого действия. Наложение двух объектов друг на друга очень часто осуществляется в процессах труда, когда нужно создать объект — орудие или предмет потребления, — по форме тождественный другому объекту.
Соответственно, это типовая ситуация, с которой сталкивается человек, и далее идёт рассуждение и фиксируется схема, опять же, очень простенькая:

Схема 4

Осуществляя наложение в предметном плане и фиксируя зрительно, совместились или не совместились накладываемые друг на друга объекты, человек тем самым выделяет (обнаруживает) в объективной действительности новое содержание. Это содержание фиксируется в слове «равно» (или «не равно»). Наглядно-символически эту операцию, т.е. действие наложения и устанавливаемую на его основе связь между словом и объектами, можно изобразить в схеме:
(см. выше)
где А и В — накладываемые друг на друга объекты, фигурная скобка обозначает отношение наложения, а (a) — слово, фиксирующее новое содержание, выделенное посредством наложения, — равенство или неравенство объектов А и В. Такова (в первом приближении) структура одной из операций, лежащих в основе элементарной геометрии. Нам важно здесь подчеркнуть ее «двухплоскостной» характер: объекты А и В, накладываемые друг на друга, лежат в одной, «нижней», плоскости, а слово (a) — в другой, «верхней», плоскости; элемент верхней плоскости фиксирует, обозначает, отражает то свойство (в широком смысле этого слова), которое обнаруживается в результате определенного действия с элементами «нижней» плоскости. Можно сказать, что элемент (a) «верхней» плоскости служит заместителем содержания, выделенного посредством действия с объектами «нижней» плоскости. Таково исходное отношение между словесными выражениями, объектами-чертежами и действиями с ними для геометрии.
Но это отношение — лишь исходное.
Дальше опять идёт некое рассуждение… На самом деле не буду сейчас это читать подробно. Схема на стр. 131-133 – идёт графическая эволюция, выводящая нас к схеме, чем-то похожей на схему знания. Чем интересен этот кусок текста – тем, что можно просто наблюдать, как перерисовывается некая геометрия - в данном случае вот этой базовой схемы знания, и как она буквально проявляется, – здесь уместна метафора фотографии, которую опускают в проявочный лоток, – и вот она потихоньку, кусочками, кристаллизуется по ходу этого рассуждения.

Проанализируем некоторые аспекты содержания, выделенного в этой схеме.
Схема 5

PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 5: На основе всего разобранного выше можно утверждать, что какой бы длины ни были цепи формального выведения, они в своем конечном пункте предполагают в качестве обязательного условия определенную объектную деятельность. Это зафиксировано на схеме знаком сопоставления, приводящего к выражению (l). Но, как и в более простых случаях, эта деятельность лежит за границами собственно геометрии: в последней просто предполагается, что эта деятельность уже осуществлена и нужный результат получен

А если та схема была 22, то эта уже 27 (схема №26 тут более уместна, ибо ниже речь идёт о ней – ред.).
Схема 6

На основе всего разобранного выше можно утверждать, что какой бы длины ни были цепи формального выведения, они в своем конечном пункте предполагают в качестве обязательного условия определенную объектную деятельность. Это зафиксировано на схеме знаком сопоставления, приводящего к выражению (l). Но, как и в более простых случаях, эта деятельность лежит за границами собственно геометрии: в последней просто предполагается, что эта деятельность уже осуществлена и нужный результат получен.
Дальше идёт рассуждение… Графический материал схематизации при этом совершенно разный, от буквенных изображений до таких вот стрелочек… (просто знаки стрелочек, лежащие на разных уровнях, пересекающие и т.п.), которые должны схватить разные варианты того рассуждения, которое происходит. Ссылки идут на довольно большой объём разных текстов, в том числе рефлексивных, не только текстов Аристарха Самосского, но и всякого рода интерпретаций по поводу этих текстов, Гильберт, Рашевский, Пеано, Кутюра и т.д.

Всё это используется как некий материал преобразования, и вот дальше, более подробно, небольшой кусочек со стр. 150:
Исходным и определяющим для всего предшествующего было предположение, что процессы и операции мышления можно выделить, выделив их продукты — конечные знания и исходный материал, с которого начинает и на который опирается этот процесс. При этом предполагалось, во-первых, что исходный материал процесса мышления — это тоже знания, такого же вида и порядка, как и знания, являющиеся конечным продуктом этого процесса; во-вторых, — что знание есть то, что выражено какой-либо знаковой структурой вида «a = b», «a:b = c:d» и т.п. (т.е. являются образованиями одноплоскостными). Эти два предположения по существу были равносильны предположениям, что все операции и процессы мысли, во-первых, однородны по своей структуре, а во-вторых, сочленяются в линейные цепи через посредство своего исходного материала и конечных продуктов.
Однако попытка провести анализ заданного текста на основе этих предположений, как мы теперь видим, натолкнулась на целый ряд трудностей. Прежде всего выяснилось, что понятие исходного материала, или исходного знания, с которого начинается «процесс», во всех мало-мальски сложных процессах мышления без дальнейших дополнений и уточнений «не работает». Оказалось, что в том виде, как мы его ввели, это понятие объединяет существенно различные по своей логической функции элементы процесса мышления. Чтобы преодолеть это затруднение, мы различили собственно исходные и краевые знания. При этом в первом понятии фиксировались те знания, которые перерабатываются тем или иным процессом или теми или иными операциями в другие знания, а во втором — те обобщенные, безотносительные к частному содержанию знания, которые делают возможными сами эти операции и процессы мышления, превращая их в формальные действия и процессы.
Однако и этого уточнения понятия «исходный материал» оказалось недостаточно.

При первой же попытке выделить из заданного текста операцию, ближайшую к конечному продукту всего текста, мы обнаружили, что существует по меньшей мере два таких предложения, которые с равным правом могут претендовать на роль исходных знаний, а вместе с тем — и два различных процесса мышления, входящих в рассматриваемый текст, таких, что их нельзя расположить в линейный ряд. Так получила первый удар идея однородности операций мышления и их линейного сочленения. Нам пришлось сделать вывод, что анализируемый процесс мышления распадается на ряд относительно самостоятельных процессов мышления, связанных друг с другом как бы «перпендикулярно». Это было первым важнейшим выводом из попытки применить намеченные в начале принципы содержательного функционального расчленения к конкретному тексту.
Чтобы преодолеть обнаружившееся затруднение и продвинуть анализ дальше, мы вновь воспользовались понятием краевого знания — на этот раз беря его в более широком смысле, чем раньше — и ввели понятие о «краевых процессах мышления», которые входят в качестве необходимого элемента в рассматриваемый текст, но их анализ может быть выделен в особую и притом вторичную задачу по сравнению с анализом основной линии рассматриваемого процесса мышления. По существу это предположение было равносильно предположению, что процесс мышления в рассматриваемом тексте имеет структуру, по форме напоминающую ряд приложенных друг к другу букв Т, т.е. схематически фигуру вида:
Схема 7

где горизонтальная линия изображает основную линию процесса мышления, а вертикальные линии — краевые процессы. Мы предположили также, что краевые процессы независимы друг от друга и единственное, что объединяет их в одно целое, в один процесс мышления — это основная линия, которой они подчинены и от которой зависят.
Но здесь нас ждала новая неожиданность. Когда мы, оставив пока в стороне краевые процессы, приступили к анализу основной мыслительной линии текста, то оказалось, что в ней нет именно того, что мы ищем — нет самого процесса мышления.

Прежде всего это проявилось в том, что мы не смогли определить «направление» происходящего по ней движения. Если судить непосредственно по языковому тексту, то движение мысли происходит слева направо, от известного к искомому, т.е. к ответу на вопрос всей задачи. В то же время уже самые поверхностные соображения убеждают в том, что реальный мыслительный процесс решения задачи должен был бы иметь противоположное направление: от вопроса, который в определенном отношении характеризует и сам ответ, и способ его получения, к тем данным, на основе которых можно получить конкретную форму этого ответа. Мы предположили, что истинный мыслительный процесс идет именно в этом, последнем направлении, и выяснили, что по смыслу он должен быть переведением математического отношения искомых величин в математическое отношение двух других величин, которые уже известны или могут быть определены. Одновременно мы выяснили, что необходимым условием переведения является выработка особого знания — математического соотношения, которое выступает в качестве краевого знания для самого переведения и получается с помощью того процесса мышления, которое мы отделили в качестве краевого от основной линии текста. Но после того, как это знание получено — и в этом состояла парадоксальность всей ситуации, — переведение как мыслительный процесс (по схеме направленный справа налево) уже не осуществляется, а вместо него осуществляется другой процесс, который мы назвали переносом и который является чисто формальным движением, совершаемым по уже готовым связям знания и в соответствии с обобщенными формальными правилами. Таким образом выяснилось, что в основной, «горизонтальной линии» текста нет собственно процесса мышления. Этот вывод поставил под сомнение начальные понятия исходного и конечного знания, а вместе с тем и само понятие мыслительной операции. Действительно, является ли «переведение» операцией мышления? И если это — операция, то где ее «тело» и как определить ее состав?

Ведь это такая операция, которая реально, по меньшей мере в разобранном тексте, не осуществляется. И с другой стороны: можно ли перенос считать мыслительной операцией?
Дальше опять идёт некоторый комментарий, и в продолжение:
Не обнаружив процессы собственно мышления в основной линии текста, мы должны были затем в соответствии с исходным планом анализа рассмотреть один за другим все краевые процессы, с тем чтобы попытаться «ухватить» мышление в них. При этом оказалось, что все тексты, соответствующие этим процессам мышления, содержат ссылки на специфически геометрические знания и очень часто непосредственно на геометрические чертежи и построения. Понять структуру этих мыслительных процессов без анализа природы геометрических чертежей и их роли в этих процессах было невозможно, и таким образом мы оказались вовлеченными в весьма длительное и пространное исследование строения мышления в собственно геометрии. Основным видом этого исследования (в интересующем нас сейчас плане) было положение, что процесс собственно мышления в геометрии обязательно имеет как бы двухплоскостное строение, что анализ его предполагает функциональное различение объектов и знаков
Дальше то, что я уже рассказывал, не буду здесь повторять. И вот на стр. 159, как итог этого рассуждения, появляется схема знания.
По структуре, зафиксированной на схеме, это движение очень напоминает процесс соотнесения, который в простейшем случае (в подобной же символике) изображается так:
Схема 8.а

Перерисовка 33, сопровождающая процесс рассуждения уже самих авторов анализа Аристарха Самосского, даёт нам схему, практически похожую на схему знания. Дальше любопытный комментарий:
Оно имеет так называемое общее значение и является формальным знанием (или, как нередко говорят, схемой или формулой особого мыслительного действия).

Которое состоит из исходного и конечного:
Схема 8.b

а краевое знание (Х)P (Х)L является лишь формальным выражением. Поэтому, формулируя в начальных принципах метода требование — при эмпирическом анализе текста для выделения процесса мысли необходимо найти всего два знания: исходное и конечное — мы поступали, если отвлечься от возможностей разветвления самого сложного процесса, совершенно правильно. Но это требование оставалось недостаточно точным и однозначным, пока мы не пополнили его принципом двухплоскостности, указывающим, что действительное знание всегда содержит отнесенность к объектам, и дающим в силу этого основание для различения реальных и формальных знаний, соответственно реальных и формальных выражений.
…
Если судить по записанной выше схеме, то процесс соотнесения, а вместе с ним в первом приближении и анализируемый краевой процесс могут и должны состоять из пяти «переходов»:
1) от Х к (a)P (мы обозначаем сам этот переход знаками и ),
2) от (a)P к (Х)P (Х)L,
3) от (Х)P (Х)L к (a)L (в этих двух случаях сами переходы мы никак не обозначаем),
Потом мы увидим, что в многоплоскостных схемах они тоже получили свою графическую фиксацию.
4) внутри самого формального выражения от (Х)P к (Х)L (условно можно считать, что сам переход в этом случае обозначен горизонтальной стрелкой, т.е. знаком импликации), и, наконец,
5) от (a)L к Х (здесь сам переход обозначен вертикальной стрелкой вниз). Такой вывод является фактически необходимым, если мы будем исходить из приведенной выше схемы, из понимания, лежащего в ее основе и ее символических средств. Но по сути, ни один из этих переходов не может рассматриваться как истинное действие и тем более как операция или процесс мысли».

Вывод – в качестве процесса мысли и простейшей операции должна рассматриваться вся эта структура в целом.
Из этого анализа, прежде всего, напрашивается вывод, что символика современной математической логики и схемы, построенные на этой символике, не могут быть использованы при попытках проанализировать процессы мысли с точки зрения состава входящих в них операций (во всяком случае, на основе тех понятий знания, процесса и операций, которые мы ввели).
Несколько более удачной оказывается символика, которая, основываясь на идее двухплоскостности и используя для изображения ее нелинейные (в частности, двухмерные) схемы, отбрасывает понятия постоянных и переменных и знаки для их изображения и таким образом возвращается по форме к классическим Аристотелевым схемам (1).
Средствами этой символики (при том же принципе подхода к процессам мышления с точки зрения входящих в них знаний) процесс соотнесения можно будет изобразить так:
Схема 9

Далее пошла уже фактически полная схема знания. Здесь важна сноска (см. сноску 1.)
Дальше, специально, ещё раз про это:
Прежде всего указанное изменение символики…
А под символикой здесь понимается указанная схема знания и связанная с ней операционалистика, которая теперь начинает разворачиваться.
…по-прежнему фактически всецело основанное на принципе изображения не мыслительных операций как таковых, а только их продуктов-знаний, и фиксирующее сами операции в неявном виде, как переходы от одних знаний к другим, происходящие за счет чисто механических действий типа объединения и исключения, не решает проблемы формальных и реально-содержательных движений, которую мы уже не раз затрагивали выше.

То требование, из-за которого мы ввели в схему анализируемого процесса специальные изображения для объектов и познавательных действий с ними, остается невыполненным: в плане самих операций «объектная» или содержательная часть процесса мышления остается по-прежнему вне границ того, что мы исследуем, а в этих границах мы находим одно лишь формальное движение. В то, что отсекается таким подходом, входит, во-первых, процесс получения исходного знания, во-вторых, фактически, и процесс получения конечного знания, всё это становится формой фиксации определенного знания только при отнесении его к объектам, а это отнесение представляет собой движение отнюдь не тождественное «исключению», а значительно более сложное и определяемое какими-то содержательными параметрами.
Чуть дальше это суммируется следующим образом:
Это еще раз указывает на неоднородность состава многих процессов мышления и, в частности, при анализе процесса соотнесения заставляет, по-видимому, различить реальные и формальные операции. С точки зрения продукта и те и другие являются мыслительными операциями, поскольку и те и другие дают в итоге новые реальные единичные знания. Но первые начинают непосредственно с объектов, а вторые — с уже готовых знаний или, точнее, с готовых языковых выражений. По материалу первые представляют собой действия с объектами, и поэтому они, в принципе, могут выделять в объектах какое-то содержание, вторые представляют собой действия с языковыми выражениями, со знаками, к примеру, объединение и исключение, — они не имеют аналогов в действиях с самими объектами и поэтому в принципе не могут выделять в объектах нового содержания. Первые предполагают в качестве своего условия простую форму, не содержащую связи значения и предназначенную только для фиксации выделенного в объектах содержания, вторые предполагают сложную форму или формальное знание, обязательно со связью значения, позволяющей переходить от одного элемента формы к другому. Первые выделяют в единичных объектах определенное содержание, вторые приписывают им какое-то содержание.

Одним словом, первые являются собственно познавательными, мыслительными операциями, вторые — играют роль таких операций в контексте процесса соотнесения.
И, наконец, на стр. 177 есть очень любопытный сюжет. Это раздел 20.
Проблема определения объекта знания имеет свою длинную историю. Не задаваясь целью рассмотреть ее систематически, сделаем несколько замечаний по отдельным, важным на наш взгляд, моментам. В логике, построенной в соответствии с принципом параллелизма и изучающей в силу этого только знаковую форму, проблема объекта знания не могла встать в чистом и непосредственном виде. Но понимание структуры суждения как связи субъекта и предиката, как S — P, подразумевало отношение свойства к объекту или знания о свойстве к знанию об объекте.
Таким образом объект знания выступал в образе субъекта суждения, и на него в соответствии с принципом параллелизма переносилось все то, что характеризовало субъект суждения S — P. Поэтому Аристотель двойственно характеризовал сам субъект: в логике — как элемент предложения, в риторике — как вещь (см., к примеру, [Серрюс 1948: 144]). Определение в обоих случаях оставалось одним и тем же: то, о чем говорят.
Содержание знания по смыслу всей Аристотелевой концепции отождествлялось с тем, что выражено в предикате, и в этом плане противопоставлялось субъекту, а через него и объекту знания.
Затруднения с интерпретацией субъекта суждения как непосредственного и единственного выражения объекта знания появлялись лишь в связи с анализом общих формальных знаний. Здесь ставились в первую очередь два вопроса:
1) как может быть объектом свойство, взятое само по себе?
2) как может быть объектом «общее» или класс?
Вопрос о возможности интерпретации структуры S—P как осуществляющей включение одного класса в другой возникал вторичным образом при сопоставлении пары суждений «А — B» и «B — C», в которых один и тот же термин B выступает один раз как предикат, а другой раз — как субъект.

Весь процесс тогда
выглядел бы как
Схема 10

Другим аспектом этого же сопоставления могла быть мысль о связи двух свойств:
Схема 11

Но в силу определенного понимания структуры мира (род — «причина» вида) эти свойства долгое время не могли рассматриваться как рядоположные. Уже одно это делало невозможным предположение, что связь между этими свойствами может быть объектом особого рода.
Независимо от того, каким было речевое выражение субъекта, всякое суждение рассматривалось как монообъектное, и это, фактически, предопределяло решение вопроса о видах объектов — безразлично к онтологическому смыслу все они с логической точки зрения были совершенно одинаковыми. Вместе с тем у Аристотеля были уже таблицы предикабилий и категорий, но это было связано не столько с логическим анализом, сколько с грамматическим и онтологическим (см. [Минто 1902: 75-84]).
Стоики обсуждали проблему объекта знания в связи с теорией лекты (см. [Bochenski 1956: 126-131]), а в средние века эта же проблема обсуждалась в связи с теориями второй интенции и суппозиции (там же, с. 176-179, 186-199), а также спором между реалистами, номиналистами и концептуалистами.
В ХVII в. Лейбниц уже достаточно отчетливо осознает тот факт, что не всякое суждение (соответственно, предложение) может быть разложено на субъект и предикат. «“Вот три человека”, утверждение это, — замечает он, — не полагает рядом трех существований; оно полагает сразу (en bloc) число таким образом, что в предложении не оказывается ни субъекта, ни атрибута» (см. [Серрюс 1948: 124]). Вся структура суждения выглядит в этом плане однородной; она вся напоминает предикат, а объект оказывается вытолкнутым из ее сферы куда-то во вне. Возникает естественный вопрос о его существовании: где он и что он?

Рассматривая сравнение двух линий L и M , Лейбниц отвечает на него: «Следует сказать, что это отношение находится вне субъектов и что, не будучи ни субстанцией, ни акциденцией, оно должно быть идеальной вещью, рассмотрение которой, тем не менее, не перестает быть полезным» (там же).
В XIX веке этот подход получает интенсивное развитие в виде логики отношений. Прежде всего, было обращено внимание на то, что в суждениях об отношениях, если исходить из их «естественного смысла», нет ничего похожего на связку «есть». Как выразился Ж.Лашелье, «связка в предложениях этого рода не имеет метафизического значения», т.е. она не подразумевает отношения предиката к субъекту, знания о свойствах к объекту, — «она есть скорее аналог знаков, которыми пользуются в арифметике и в геометрии для выражения отношения чисел или отношений величин» (см. [Серрюс 1948: 123]).
И это абсолютно правильно.
Правда, в связи с этим тезисом многие представители логики отношений делали сразу две принципиальных ошибки.
Пропускаем ошибки…
Общим следствием всей этой эволюции точек зрения было заострение вопроса об отношении формы знания к объекту, или, говоря традиционным языком, — суждения и предложения к объекту. Направленность высказывания на объект, а вместе с тем и сам объект являются необходимыми элементами мысли — таков был важнейший вывод. Но логика, стремясь соблюсти точность и строгость своего анализа, вынуждена была игнорировать этот тезис и искать все возможные оправдания для этого. «Значит ли это, что субъект исключается из мысли?
Ссылки на различных авторов…
Казалось бы, вывод должен был быть противоположным. Если объект есть обязательный элемент мысли, и в то же время он существует вне структуры самого предложения, вне структуры знаковой формы, то из этого следует только один вывод: что изображение акта мысли, а вместе с тем и знания, нужно дополнить еще одним графическим знаком, изображающим этот объект как элемент мысли. И этот знак должен быть поставлен в определенную связь со знаками, изображающими структуру предложения, связь, подразумевающую и обозначающую действительную связь между этими элементами мысли.

Но подавляющее большинство логиков побоялись идти на столь резкий разрыв с традицией и сделали противоположный вывод: объект, несмотря на то, что он является обязательным элементом акта мысли, не входит в сферу логического анализа и не нуждается поэтому в особых изображениях. На этот путь становится, в частности, Б.Рассел и, необходимо, — все «формалисты» в логике. Вместе с тем в этой связи для них теряет свою актуальность вопрос об объекте и типах объектов. Он вновь встает во весь рост в связи с обнаружением различия в способах связи элементов суждения…
Резюмируя все изложенное, можно сказать, что в собственно логике вопрос об отношении знаковой формы к объектам всегда под тем или иным предлогом элиминировался.
Дальше опять довольно длинные ссылки: Ф.Г.Брэдли, Б.Бозанкет, Э.Гуссерль, В.Шуппе, Н.Лосский, Г.Фреге и т. д. Но обращаю ваше внимание на этот фрагмент: нам придётся с вами его ещё несколько раз разбирать, потому, что поставив в этом контексте проблему объекта, ГП, фактически, тянет её до конца. Во-первых, мы видим, что Х в его трактовке знания входит в структуру знания, в этом смысле объект обозначен специальным символом. И этот символ включён в структуру знания. Не элиминирован, как то, в чём он обвиняет традиционных логиков, особенно формалистов, – а именно включён внутрь. Далее на этом основана фактически вся идея содержательной логики. Можно было бы в данном контексте сказать – объектной логики. Или логики, которая включает в себя объект в качестве значимого элемента цепочек знания.
Таким образом, можно сказать, что существующие в настоящее время подходы к определению объекта и содержания знания не могут решить тех логико-гносеологических проблем и вопросов, которые были поставлены и обсуждались, в том числе самими этими логиками.
Суть их в самом общем виде может быть выражена следующим образом: если сложное рассуждение (направленное на решение определенной задачи) разлагается на отдельные операции и содержит, соответственно, ряд знаний, то оно должно содержать также и ряд объектов (в предельном случае — как раз по числу этих знаний). Вместе с тем это рассуждение, если оно является одним цельным образованием, должно содержать всего один объект, к которому относится вопрос задачи.

Преодолеть эту антиномию можно только одним способом — предположив, что объекты частичных знаний и операции находятся в определенных отношениях и связях друг с другом и образуют благодаря этому сложную структуру, которая и является объектом всего мыслительного процесса в целом.
Но такой вывод выдвигает на передний план вопрос о видах этих объектов (с точки зрения целого) и их взаимоотношений. В частности, исключительно принципиальное значение имеет вопрос общего порядка: можно ли все эти многочисленные и разнообразные объекты рассматривать как лежащие наряду друг с другом, как бы на одной линии, или же между ними существуют какие-то сложные иерархические отношения? От того или иного ответа на этот вопрос зависит очень многое в понимании всей структуры сложных процессов мышления.
При этом надо помнить, что речь идет совсем не об объектах как таковых, т.е. не о реальных вещах, а об «объектах знания». Мы занимаемся здесь исследованием не объектов того или иного типа, а исследованием процесса мышления, и объекты знаний должны интересовать нас именно в этом плане. Иначе говоря, нас должны интересовать не просто объективные взаимоотношения и связи между объектами знания в онтологическом плане, а те отношения между ними, которые устанавливаются процессом мышления, т.е. отношения между ними как объектами разных знаний, включенных в процесс получения другого знания. Но это означает, что вопрос об отношениях объектов частичных знаний друг к другу и к объекту целого сливается с вопросом об отношениях друг к другу самих знаний и должен рассматриваться именно в контексте последнего. Иначе: решить вопрос о взаимоотношении объектов знаний в сложном процессе мышления — это и значит решить вопрос о взаимоотношении соответствующих знаний.
Намёк, ещё раз, для тех, кто не держит рамку. Это, фактически, схема многих знаний, но схема многих знаний, изложенная уже в логике конфигуратора, то есть в логике пересобирания этих объектов, как объектов, которые можно рассматривать по логике синтеза, вложений, объемлющих систем, объемлемых систем, когда мы, фактически обсуждая, как соотносятся знания, должны выяснить, как соотносятся их объекты.

То есть нарисовать модель, которая указывает на такую структуру объектов, которая объясняет соотношение между знаниями.
Таким образом, здесь не может быть никакой чистой онтологии (а это 1959 год!), а может быть только логика и, соответственно, логическая онтология.
Гегель машет нам ручкой…
Тогда вопрос, сформулированный выше, приобретает вид: можно ли все многочисленные и разнообразные знания и операции, входящие в анализируемый сложный процесс, рассматривать как лежащие наряду друг с другом, как бы на одной линии, или же между ними существуют сложные иерархические отношения — и если да, то какие? Но решить этот вопрос — это и значит решить вопрос о том, как относятся друг к другу объекты этих знаний. С другой стороны, от решения этого вопроса, хотя бы в общем виде, в свою очередь зависит, что именно мы будем называть объектами и, соответственно, выделять в качестве объектов в конкретных эмпирически заданных процессах.
Поясним это на примерах.
Не будем пояснять на примерах… Ну и всё, а дальше, фактически, со стр. 88 начинаются схемы знания уже иерархические: исходная схема знания, потом чуть более сложная, то есть, вводятся эти четыре типа (схемы на проекторе), начинается разбор всего того, что мы уже вводили, я повторять этого не буду. Дальше возможен маленький комментарий; он важен в плане последней реплики, которую мы, наверное, недостаточно разбирали на предыдущем шаге.
Это обстоятельство объясняет и ту относительность понятий объекта и содержания знания, с которой мы постоянно сталкивались выше. Действительно, пусть Х наш исходный объект. Операция D выделяет в нем определенную сторону. Мы получаем содержание, которое в своем логическом анализе выражаем знаками ХD. Это содержание в ходе образования знания обозначается, фиксируется знаком (b). Благодаря этому оно опредмечивается, овеществляется, само становится особым объектом, с которым мы можем действовать, действуя определенным образом со знаком. Так появляются объекты особого рода. Это не просто материал знака — взятый таким образом, он может быть объектом, но это будет уже нечто совсем другое.

Это — содержание в чистом виде, как бы оторванное от Х (а оно действительно отрывается, поскольку вместо Х появляются Y, Z и т.д.), выступает в виде самостоятельного объекта. Но оно может сделать это лишь постольку, поскольку оно выражено, обозначено, зафиксировано в знаке, который собственно и выступает как вещная оболочка этого содержания, как плоть того, сущностью которого является это содержание. Но это содержание, даже зафиксированное в знаке, не будет еще объектом до тех пор, пока к нему не будет применена определенная деятельность. И эта деятельность, деятельность особого вида, возникает. Она направлена непосредственно на материал знаков, и это обстоятельство накладывает на нее определенный отпечаток, т.е. определяет какую-то ее сторону, но в существе своем она направлена именно на содержание, это есть оперирование с содержанием, и основные законы ее поэтому определяются именно содержанием. Деятельность эта такова, что в содержании Х , взятом как объект (b), она выделяет новое содержание (b)`, которое в свою очередь выражается, обозначается, фиксируется в знаке.
Если говорить о смысле этого повторного выделения содержания, то оно должно заключаться, по-видимому, в (X) `, и выше мы уже ставили вопрос, каким должен быть (b) по своим материальным свойствам, чтобы это стало возможным. Понятие знака-модели было попыткой ответить на этот вопрос, но она требует, конечно, еще самого тщательного критического обсуждения.
Во всяком случае, приведенные выше схемы возможного строения сложных процессов мышления объясняют довольно удачно динамику объекта и содержания — их относительность и переходы друг в друга. Они показывают, как может сложиться сложная иерархия деятельностей, выделяющих в объекте содержание, переводящих содержание в объект, снова выделяющих уже в этом новом объекте содержание и снова переводящих его в объект и т.д., и т.д.
Но, по-видимому, сама сложность этой иерархии является недостатком, и поэтому на определенных этапах развития мышления (и науки) появляются процессы, обеспечивающие «уплощение» и «упрощение» ее.

Это становится возможным благодаря созданию новых, более простых моделей содержания, со своими особыми отношениями между элементами и своей особой деятельностью переходов. История науки, в частности геометрии, содержит, на наш взгляд, очень убедительные подтверждения того, что такой процесс есть. Исследовать его в деталях и подробностях — задача будущего.
Другой интересный момент, отчетливо выступающий при анализе приведенных выше схем процессов мышления, касается функциональных определений объекта. В процессе соотнесения, который служит нам первой моделью краевого процесса, был всего один объект (хотя теперь, обогащенные всем проделанным анализом, мы могли бы найти в нем, возможно, и большее их число); он совмещал в себе три функциональных определения: во-первых, был тем, что исследуется и познается в данном процессе мысли; во-вторых, был тем, на что непосредственно направлена практическая содержательная операция; наконец, в-третьих, — тем, к чему в конце процесса мысли относится знаковое выражение, оставшееся после исключения промежуточных членов в общем формальном знании. Таким образом, объект в процессе соотнесения был объектом исследования, объектом содержательного оперирования и объектом отнесения.
В процессах мышления такого типа, как изображенные на новых схемах, эти три определения уже расходятся. Объект исследования задается исходным вопросом задачи; поэтому в каждом конкретном процессе мысли мы можем считать его неизменным и полагать, что он легко определяется. На первом этапе исследования этот объект может быть вместе с тем и объектом оперирования, но затем в сложных процессах мысли объектами оперирования могут становиться все новые и новые знаковые формы. В каждом частичном процессе, который мы можем выделить как относительно самостоятельный, они будут вместе с тем и объектами исследования, но в контексте всего сложного исходного процесса мысли эти определения к ним уже неприменимы.

Эти факты выдвигают на передний план новое обстоятельство, а именно проблему отнесения. В процессах соотнесения мы рассматривали заключительный акт отнесения как направленный на тот же самый, единственный объект, с которого начиналось движение. Это давало нам возможность рассматривать само это отнесение и его направленность как простое следствие исходного движения от объекта и фактически элиминировать специальный анализ самого отнесения и определяющих его факторов.
Я от себя добавлю: ну конечно же, это не так!
В рассматриваемых теперь сложных процессах последнее языковое выражение непосредственно соответствует иному объекту, нежели тому, с которого началось движение, оно, следовательно, не может рассматриваться как простое следствие исходного движения, и поэтому исследование его направленности и функции в сложном процессе мышления выделяется на передний план и становится специальной задачей».

Но друзья мои, реально к этой теме кружок пришёл через 20 лет. В принципе, всё написано, нетождественность исходного объекта, объекта оперирования и объекта отнесения, то есть вся проблематика онтологии, она, в общем-то, в одном или двух абзацах вся описана, но на то, чтобы прийти к проблематике понимания, отнесения и онтологической работы, понадобилось затем 20 лет. Особую проблему, в частности, ставит вопрос: существует ли своё частное отнесение в частных процессах мысли, входящих в более сложный процесс, или в таких процессах есть только одно, общее, завершающее отнесение, к исходному объекту исследования. Нетрудно заметить, что этот вопрос означает по существу следующее: какая из двух приведённых выше формул, первая – раскрытая или вторая – циклическая, точнее передает строение мысли, или, быть может, существуют процессы соответствующие как одной, так и другой. Дальше ссылка на метафизику Аристотеля, который тоже понимал эту проблему, ссылка на Менонга и Гуссерля, которые из этого выводили некоторые важные проблемы и собственно, на этом данная работа завершается. Какие будут вопросы?

Ответы на вопросы

Вопрос: - Почему эта схема, нарисованная, двухслойная, она даже нарисована как трёхслойная?
Щедровицкий: - Ну правильно, он же там фиксировал…
Вопрос: - Какое отношение между Ap и Xp?
Щедровицкий: - А дальше туда стрелочки вносятся дополнительные. В многоуровневых схемах…
Вопрос: - Но он здесь рисует три уровня не зря. Три уровня составляют у него единое целое.
Щедровицкий: - Просто здесь схема развёртывается на эмпирическом материале, поэтому у этих схем есть конкретная отнесённость к материалу, то есть там вот эта верхняя структура как бы впрямую замещает… Не имея возможности провести впрямую операции от Ар к L, Аристарх Самосский замещает эту операцию, которую он не может сделать, другой, которую он может сделать, на другом объекте. А Георгий Петрович рассматривает вот эту структуру без перехода, здесь не фиксируется ещё один уровень стрелочек.
Вопрос: - А почему тут пять переходов, а не четыре? Почему он говорит, от Ар к Хр, Хl, и потом …
Щедровицкий: - На материале будет понятно. Значит, у тебя есть вот этот вот… (рисует блоки)
Вопрос: - И это разные типы отношений?
Щедровицкий: - Да, мы потом отдельно будем разбирать очень важную идею Лефевра, высказанную уже в начале 60-х, о схемах, нарисованных на схемах. Ещё раз, правильнее было рисовать это не в плоскости, а правильнее было сразу класть это действительно в виде многоплоскостной модели по образу и подобию химических молекул, которые собраны в пространстве – где ты видишь, что это на самом деле пространственная конструкция. Плюс к тому, это даже не 3д, а 4д, как мы теперь понимаем, там же ещё есть своё время… Это привнёс Лакатос, у него есть такая очень хорошая книжечка, называется «Доказательства и опровержения». Эта книжечка сделана следующим образом: он взял всю историю одной задачи, многосотлетнюю, и переписал её как диалог нескольких участников коммуникации, находящихся в одной классной комнате – то есть 300-летнюю историю разорванной во времени дискуссии превратил в один диалог в классной комнате!

Обратную задачу решают некоторые ученики Библера, они выстраивают в реальном классе коммуникацию между учениками, по модели истории обсуждения этого в большой науке. Но фактически ты должен понимать, что у тебя переход от Х а Ар происходит в 7 в. до нашей эры, переход от Ар к Хр, Хl происходит спустя 400 лет, в начале нового времени, в начале христианской эры, а потом ещё через 1000 лет происходит процесс отнесения.
А когда ты это упаковываешь это в одно знание в синхронном срезе, ты как бы элиминируешь вот эту историю мысли, потому что очень часто бывает, что задача поставлена, но средства для её решения появляются совершенно в другую эпоху, вместе с появлением каких-то других возможностей, операционально.
Вопрос: - А можете ещё раз повторить про объект исследования, объект оперирования, объект отнесения.
Щедровицкий: - Пока ничего не будем повторять, пока это лишь указание, намёк на тему, один из последних параграфов этой работы. Георгий Петрович говорит: мы исходили в ходе всей этой работы из того, что это один и тот же объект, но это неправильно. На самом деле в очень многих случаях мы сталкиваемся с тем, что они разные.
Вопрос: - […] … оперирование?
Щедровицкий: - Самый типичный пример, который я вам уже приводил, это понятие модели: если мы не можем проэкспериментировать над самолётом в реальном процессе его полёта в воздухе, то мы создаём искусственную среду под названием аэродинамическая труба и испытываем в нём конструкцию данного самолёта. Обрати внимание, даже не тот самолёт, который потом будет летать, а некий самолёт, который сделан по определённым технологическим правилам, которые потом будут правилами серийного производства. И делаем вывод, что самолёт другой, в других условиях, не развалится. У тебя несколько смен. С одной стороны, иная среда, то есть вместо реальной среды ты делаешь искусственную, – и смена объекта. И проверив поведение объекта Х в среде α, ты делаешь вывод о поведении объекта У в среде β. Мы регулярно так делаем. Более того…
Вопрос: - Про оперирование чего-нибудь…

Щедровицкий: - …и отнесение. У тебя знание, отнесённое к конструкции, которое обкатывается в аэродинамической трубе, относится не к этой конструкции, а к иному объекту, выстроенному по другим правилам. То есть на самом деле, относится не к объекту, а к правилам его строительства, если уж доводить до логического завершения.
Вопрос: - А это уже другой объект?
Щедровицкий: - Конечно. Естественно, другой объект, поэтому у тебя объект отнесения другой. Знание. Но мы так всё время поступаем. Кто слушал или читал лекции 90-х годов, я там всё время обсуждал историю про дискуссию между представителями номотетического и идиографического подхода, которая, в свою очередь лежала в основе очень сложной и длительной дискуссии о способах построения социально-гуманитарного знания. Одним из выходов являлось построение так называемого типологического метода и типологической формы образования знания. Что такое типологическая форма? Она заключается в следующем. Если объект Х может быть по определённым признакам подведён под тип А, – а что такое тип А? – это объект другого уровня, особого рода идеальный объект, типологический, – то мы можем с опредёлённой степенью вероятности утверждать про эмпирический объект Х, что к нему могут быть отнесены характеристики, которые приписаны типу или типологической ячейке в типологии. Смотрю на человека и говорю: «О, по ряду параметров он относится к юнговскому типу экстравертов». Значит, я могу утверждать с определённой степенью вероятности, что в некоторых поведенческих ситуациях он будет вести себя так-то и так-то. В отличие от другого человека, который в большей степени относится к типу интровертов и в аналогичных ситуациях будет вести себя по-другому. Теперь, если вы посчитаете, сколько здесь объектов, то поймёте, что даже эти три, о которых говорит Георгий Петрович, их мало; на самом деле гораздо больше объектов, потому что есть ещё всякого рода квази-объекты, выполняющие специальные функции в процессах отнесения знания. Например, такой специфический объект как тип, который не является ни объектом отнесения, ни объектом оперирования.

Я почему этот параграф так подробно процитировал? С моей точки зрения, он указывает на очень важную тему, без понимания которой мы ничего не поймём с эволюцией схемы знания, и особенно на ту тему, которую мы будем обсуждать в следующем прогоне, а именно – на тему многих знаний и вытекающую из неё проблематику моделирования, конфигурирования и онтологической работы. Или синтеза знаний, как потом описывал Георгий Петрович в своей известной статье «Синтез знаний: проблемы и методы». Кстати, в дальнейшем, к сожалению, использование схемы «предмет-объект», различения предмета и объекта, отодвинуло на периферию тематику множественности объектов. И вернулась эта тематика достаточно поздно, когда начался анализ процессов отнесения через более подробный анализ процессов понимания и интерпретации.
Вопрос: - Предмет заменил объект оперирования?
Щедровицкий: - Да, предмет в этом смысле заменил объект оперирования. Стал результатом анализа объекта, взятого через способ оперирования…
Вопрос: - Стали называть объект исследования?
Щедровицкий: - А то стали называть просто объект. И за счёт этого проблема объекта, и особенно множественности объектов, немного ушла на задний план. А вот если вы вдумаетесь в смысл термина «интерпретация» – то ведь интерпретация и есть прежде всего выделение объекта отнесения. При необходимости – конструирование этого объекта, специального. То есть специальной работы, которая здесь в схемах знания не присутствует, и создаёт эти объекты для отнесения.
Вопрос: - Самолёт как объект отнесения это что? Какое знание?
Щедровицкий: - Объект отнесения – это тот реальный самолёт, который летит в реальное время в реальной атмосфере. В том-то всё и дело. То есть мы утверждаем, что тот самолёт не развалится
Вопрос: - Почему? Мы что-то нарисовали, прогнали в модели, сломалось, они опять перерисовали, но того реального самолёта ещё нет…
Щедровицкий: - Понимаешь, да?..
Вопрос: - А исследование объекта? Что является в данном примере объектом исследования?
Щедровицкий: - Объектом исследования является конструкция.
Вопрос: - Вот тот самый чертёж?

Щедровицкий: - Да. Точнее, определенный набор свойств и характеристик этой конструкции, потому что отнюдь не все характеристики конструкции могут быть таким способом исследованы, там прочностные моменты, геометрия и так далее…
Вопрос: - В этом параграфе крайние знания – они с одной стороны, напрямую относятся к Δ, а с другой стороны, являются чисто внешними?
Щедровицкий: - В данном случае крайние – это те, формальные, которые наверху, только они краевые, а не крайние. Краевыми здесь названы формальные, потому что первоначально у них была гипотеза, что есть основной процесс мышления, а есть какой-то странный, когда вместо того, чтобы двигаться в основном процессе рассуждения, идёт апелляция к неким формальным знаниям. И они их назвали краевыми. Они никакие не краевые, они центровые. Но они их в тот момент не думали (им же нужно было исследовать реальный процесс мышления), о чём он и пишет, и я цитировал это.
Вопрос: - В этой схеме Δ возможно, только включая краевые знания?
Щедровицкий: - А это другой вопрос; у вас любопытно голова устроена, вы никогда не хотите думать о том, о чём я говорю, вы хотите думать о чём-то своём. Это пример предельной недисциплинированности мышления. То есть вы, наверное, думаете, что это творчество, но по факту это предельная недисциплинированность. Потому что вы правильно всё говорите, но до того момента, пока мы с вами не разберём проблему предмета и предметной организации, пока мы не поймём, что на самом деле схемы не такие, а вложенные, как матрёшки... Тогда действительно у вас Δ будет функцией от предметной организации. Вы правы с этим, но я про это ничего не говорю. Поэтому вы правы с точки зрения сути дела, но с точки зрения того, что я рассказал и того, что можно интерпретировать на этих схемах, вы неправы.
Вопрос: - Я основывался исключительно на вашем рассказе.
Щедровицкий: - Ну, наверное… ассоциации – они вообще появляются из грязного белья, это естественно, также как и жизнь. Вы, естественно, выловили это из того, что я говорю, но я об этом не говорил. Поэтому нам с вами придётся проделать ещё один большой цикл по проблеме предмета: объект, предмет, многие знания, модель, конфигуратор, онтологические картины и т.д., этот прогон, я думаю, как раз займёт время до лета.

Единственное, на что я надеюсь, что там нам с вами удастся дать две валентности на схему акта деятельности, – опять же метафорика, – где именно операционалистика выделяется на первый план, исходный материал, продукт снимается со схемы знания или с материала знания и переносится на любую другую деятельность. А второе – нам надо с вами будет дать валентность на схему воспроизводства и трансляции культуры, потому что вообще-то схема ВДиТК нарисована вот здесь, вот она (на доску).
Вопрос: - Кстати, а стрелочки там обратные идут в силу того, что там кусочек считали…
Щедровицкий: - Ну конечно, задача решается с конца, это известное выражение вюрцбуржцев…
Вопрос: - То есть вначале нарисовал, потом пояснил…
Щедровицкий: - И тогда у нас с вами появится ну хоть какое-то предварительное пространство. Чтобы вы летом могли вместо пляжа…
Вопрос: - Вопрос про различение модели и символа. Там был такой кусок, что число… два типа деятельности, объектная и знаковая, в объектной деятельности модель, а в знаковой символ. Можно подробнее, а что такое символ… […] в типе деятельности, что называется знаком.
Щедровицкий: - Это отдельная большая тема, специально кружок этим не занимался, но с точностью до данного рассуждения можно сказать так: символ – это такой тип знаков, материал которого оторван от характеристик того объекта, с которым мы работаем.
Вопрос: - Материал другой?
Щедровицкий: - Он не просто другой, а в некотором смысле безразличен. И в этом смысле это символ.
Вопрос: - ?
Щедровицкий: - Это ты Плотину объясни. Была другая школа, вот, например, Пифагорейская, они занимались тем, что складывали из камешков одинаковой величины фигурки животных, а потом называли этих животных числом тех камешков, из которых получалась фигурка. И считали, что это число отражает сущность этого животного. И ты им потом объясни, что это на самом деле случайная вещь…

А сейчас, например, вы, наверное, знаете, есть развитая теория, в том числе в детской психологии, которая утверждает, что в зависимости от того, как вы ребёнка называете, вы уже определяете его характер, потому что постоянное повторение на самом деле является формирующим действием. Можете улыбаться, а можете относиться к этому серьёзно. Когда, через шажочек, будет отдельное отступление про схемы и схематизацию дополнительно, мы с вами почитаем ещё работу Шпета, в которой он обсуждает, что такое схемы и схематизация.
Вопрос: - На которую Георгий Петрович ссылается? Георгий Петрович на Шпета не ссылается. Я ссылаюсь на Шпета. Ещё какие вопросы? Я очень быстро

§ 12

Интерпретация 1965 г., работы кружка с опорой на схему знания

«Когда Зиновьев потребовал подходить к тексту с точки зрения диадного отношения формы и содержания, то он предъявил требование, которому эмпирический материал не удовлетворял. Тем самым Зиновьев выскочил из того заколдованного круга, где до сих пор находилась формальная логика, и получил мощнейшее средство для анализа языковых текстов, и впервые в истории науки получил ход к анализу того, что мы называем мышлением.
Зиновьев потребовал рассматривать текст с точки зрения категории формы и содержания и перестать анализировать его как некоторое целое, понимаемое, или осмысленное, образование. По смыслу это эквивалентно утверждению Галилея о том, что любое тело падает на землю с одинаковым ускорением, независимо от его веса. Галилей в такой же мере наплевал на эмпирический материал, как и Зиновьев. До Галилея прекрасно знали, что тела не падают с одинаковым ускорением, они падают тем быстрее, чем тяжелее. С этого момента началась действительная наука механика.
Отойдя от принципа параллелизма, Зиновьев впервые получил выражение сути мышления, вопреки всему тому, что давал эмпирический материал. А те, кто принял его утверждения, получили некоторое средство для анализа мышления, которое и развертывалось дальше. Причем, насколько этот ход противоречит всему тому здравому смыслу, всему тому, что мы видим реально, я увидел несколько недель назад, обсуждая этот вопрос в философской энциклопедии.
Представьте себе, что мы смотрим на все окружающее нас, и каждый из вас отчетливо видит сидящих, окружающих вас, людей. И при этом мы не видим тех лучей света, которые, в числе прочего, определяют механизм нашего видения. И поэтому мы можем говорить о том, что мы видим, но мы никогда не можем говорить о том, как мы видим. А введя эту диаду — содержание и форма — Зиновьев впервые получил возможность встать в совершенно другую позицию и начать смотреть на свое и чужое понимание не только с точки зрения того, что при этом понимании там видно, а с точки зрения того, в чем состоит механизм этого видения. Т.е. он, задав эту структуру, получил возможность смотреть на механизм мышления, а не только на его содержание или функцию.

Теперь два замечания.
Первое. Задав отношение, которое мы в дальнейшем стали называть отношением замещения объективного содержания знаковой формой, мы положили начало содержательно-генетической логике и развертыванию всех ее схем.
Сразу же уточню. Сама по себе эта схема, так нарисованная, появилась не в 1952 году, когда Зиновьев сформулировал свой принцип, а через четыре года, в 1956 году.
Второе. Зиновьев не говорил о замещении, а говорил о выражении. Это понятие замещения тоже появилось в 1956 году. Я потом расскажу, как оно появилось,…»
– Обманул, не рассказал, –
«…чтобы показать допущенные при этом ошибки. Когда она, таким образом, появилась, и ее начали анализировать, то оказалось, что, в общем-то, это все знали давным-давно. Платон уже знал, Демокрит, по-видимому, тоже, а Аристотель знал, наверняка, и обсуждал.
Но интересно, что насколько я знаю, а я специально занимаюсь поисками этой вещи, в литературе я ни разу не встречал такой схемы, такого рисунка – форма и содержание или, скажем, не форма и содержание, а такой же схемы с другим заполнением, т.е. обозначающее и обозначаемое, как задающее некоторую действительность. И вот это меня до сих пор потрясает и удивляет. По смыслу об этом говорили давным-давно, но чего стоило взять и нарисовать это. Сейчас, проделав всю работу – когда мы уже знаем, что нам дал этот рисунок, когда мы знаем, как много это дает и каким переворотом это является в способе работы и вообще понимания – после этого мы спрашиваем: почему это не нарисовали давным-давно.
Сейчас я могу сказать, что такое изображение открывает гигантские познавательные возможности, и я это покажу, – наподобие того, как при сопоставлении арифметических алгоритмов решений задач кто-то из арабов ввел буквенные обозначения некоторых меток. С этого момента появилась алгебра. Когда она появилась, вдруг введение этих буквенных обозначений и меток при сопоставлении рядов алгоритмов арифметических дало какие-то гигантские возможности для развития математики.

Декарт, например, очень удивлялся в своих рассуждениях о методе тому, что он сделал величайшее открытие, когда он понял, что любую величину можно изображать в виде отрезка. Нам это кажется очень странным. Он говорил, что это ключ ко всем новым наукам.
Так же и здесь. Когда меня спрашивают, что это дает, то, наверное, ответ должен быть такой: такое изображение задает нам новую действительность совершенно необычного типа, а именно действительность как единую структуру. И эта структура, по-видимому, предполагает свою особую логику работы с ней.
Когда Декарт говорит, что любую величину можно представить в виде отрезка, — это великий ход. Почему это великий ход? Потому, что, представив ее в виде отрезка, мы получаем возможность оперировать с ней особым образом – так, как не могли работать ни с числом, ни с буквенным выражением. Например, мы можем эту величину как отрезок вставить внутрь фигуры, скажем, внутрь треугольника в виде высоты или в виде биссектрисы и т.п. и создать тем самым новые возможности. Точно так же, как у древних представление квадратной величины было великим шагом, потому что оно давало возможность решать геометрические задачи особым путем, т.е. задавая особый способ оперирования.
Так же и тут. Видимо, задание этой структуры открывает перед нами возможность новых способов оперирования с этой действительностью. Каких способов оперирования? Мы можем ее взять как целое и заместить одной единичкой, а потом мы можем ее разложить и оторвать от нее верх и с ним оперировать, а потом сказать, что, оперируя с верхом, мы оперировали с ней со всей, или, оперируя с верхом по законам его структуры, потом сказать, что мы оперировали с низом, поскольку низ есть ее содержание. А поскольку здесь разные структуры, то мы можем к знаковой форме применить такой способ оперирования, соответствующий ее структуре, который нельзя было применить к содержанию, поскольку оно обладало другой структурой. А поскольку это только форма этого содержания, мы можем потом сказать, что все то, что мы получили, оперируя с формой, можно отнести к содержанию на основе связи замещения, а потом собрать их вместе и опять оперировать с чем-то одним.

Перед нами открываются совершенно новые оперативные возможности. И, по-видимому, успех в работе был достигнут на базе этой формулы потому, что мы не ограничились этой схемой, а задали целый ряд совершенно новых способов оперирования с нею – скажем, конструирование из нее длинных цепей, собирание каких-то больших отрезков, переход от низа к верху и работа отдельно с верхом, – которые позволили нам моделировать.
Пусть сейчас непонятно, насколько это было адекватно (это другой вопрос), чего удалось достигнуть и т.д. Но наши оперативные возможности были исключительно расширены за счет введения этого особого объекта с особыми формами работы с ним. И, следовательно, мы, по-видимому, как-то сумели некоторые способы этого оперирования построить. Поэтому для меня обсуждение этого предмета, называемого мышлением и представленного в этих схемах, можно свести к обсуждению, прежде всего, вопроса: а какие способы оперирования при этом появились и были развиты, и действительно ли мы на этой базе так развили все возможные способы оперирования?
Но само по себе введение такой схемы открывало следующие возможности.
Во-первых, оно впервые дало возможность видеть этот знаковый текст не только с точки зрения того смысла, который мы в нем понимаем, но и понимать в нем это отношение. Если я знаю, что механизм мышления таков, то я теперь (я обсуждал этот вопрос в специальном докладе в середине этого года) могу определить свое понимание этой знаковой формы, т.е. и понимать все так, как она того требует. В частности, это проявилось у Зиновьева.
Во-вторых, задав эту структуру, мы получаем возможность собирать из нее более сложные структуры, т.е. получаем большие композиционные возможности двоякого плана. Мы можем развертывать ее внутри как некоторый аналог, мы можем членить ее внутри и по объективному содержанию и развертывать здесь любые структуры. Мы можем из этого, как из единого образования, собирать различные композиции вверх, т.е. надстраивать. Знаковая форма становится объективным содержанием, снова фиксируется в знаковой форме и т.д. За счет того, что здесь возникло понятие объективного содержания, и оно получило такое объективное выражение, мы избавились от субъективизма и психологизма, т.е. от необходимости трактовать это как смысл или как некоторые концепты, заключенные в голове.

И в этой связи мы получили возможность отбросить понятие смысла и не оперировать ни понятиями смысла, ни понятием понятия и т.д. Т.е. избавиться совершенно от этой неопределенной системы терминов».
Чуть дальше Георгий Петрович пишет.
«Есть две различных позиции в понимании мышления. Одна позиция заключается в следующем: мы смотрим на объекты, и у нас появляются мысли. Эти мысли мы выражаем в знаках языка.
Итак, есть объекты. Я элиминирую все промежуточные звенья. Это сейчас не важно. Важно только зафиксировать, что от объектов идет мысль, как образ этих объектов. Эту самую мысль затем люди выражают в знаках. Давыдов анализирует различные психологические теории происхождения мысли и показывает, что суть их всегда сводилась к одному – к тому, что мы отражаем объект, а потом то, что мы отразили, мы понимаем. И это понимание задает подход к проблеме происхождения. Тогда мы должны сначала объяснить происхождение мысли, затем параллельно происхождение языка, а затем связку того и другого. Другими словами, таким образом, обезьяны научились выражать мысли в знаках языка.
Принципиально другая точка зрения исходит из того, что объекты замещаются другими объектами или знаками. При этом появление этого самого отношения замещения и есть появление мысли. И никаких других мыслей, кроме как происходящих таким образом, быть не может. Но при этом, принимая такую схему, мы естественно не имеем проблемы происхождения мысли в голове человека, как нечто такого, что идет от объекта. Такой схемы вообще не возникает. Здесь можно двигаться исключительно в сфере социума. Только, так сказать, в межиндивидуальной сфере, и при этом необходимо объяснить совершенно другое, а именно, как появляется в системе трудовой деятельности обезьян, становящихся людьми, это отношение замещения одних объектов другими объектами. И дальнейшую фиксацию отношения замещения в знаках.
Тогда сами вопросы – каким образом в объектах выделяются те или иные стороны, и каким путем происходит отражение их – расшифровываются совершенно другим способом. Не потому мы выделяем что-то в объекте, что мы поворачиваем его различным образом и с помощью головного мозга отражаем различные стороны этого объекта в мыслях, или понятиях, или концептах.

А потому происходит выделение сторон, что мы замещаем один объект другим, в принципе не похожим на него.
Хотя первоначально они могут быть довольно сходными, хотя бы с точки зрения их практического использования. За счет того, что схватывается такая связка между двумя объектами и происходит реальное и независимое от нашей головы (вначале, во всяком случае) выделение некоторых сторон в объектах.
Отношение замещения носит двухсторонний характер.
Сначала появилась схема объект-знак, точнее, действительность-знак. При этом действительность понимается не как то, что задано в эмпирическом материале, а как то, что получается потом. Эта схема испытала ряд трансформаций и перешла затем в схему объектных замещений. Как все это происходило, я не буду сейчас говорить.
Сейчас мы рассмотрели первый исходный смысл обсуждаемой схемы. Эта схема является отрицанием традиционной сенсуалистической точки зрения активного объекта и пассивных ощущений и восприятий, а также представлений об активной мысли, возникающей в результате мозговой работы».
Дальше, как вы помните, схема квадрата. Дальше он возвращается на стр.141 к своему исходному примеру или метафоре.
«Здесь, между прочим, появляется различие между эмпирическими и экспериментально наблюдаемыми фактами. Подобно тому, как Галилей сформулировал свой принцип равноускоренного падения тел вне зависимости от их массы и тем самым дал возможность Ньютону, Торричелли и другим поставить соответствующие эксперименты, доказывающие сформулированное положение – подобно этому мы, развертывая свою схему, будем особым образом соотносить ее с эмпирическим материалом и создавать особые искусственные экспериментальные ситуации. Такие экспериментальные ситуации, в которых исследуемые явления выступали бы в чистом виде.
В частности, этот вопрос обсуждается в моей диссертационной работе. И здесь произошло разделение на клеточку и единицу. Мы взяли это понятие Выготского и дали ему новое употребление».
И последний кусочек, чисто метафорический. На стр.182 он доходит до той схемы, рисует схему знания, конкретизированную схему, и дальше пишет следующее:

«Имея конкретизированную схему
Схема 12

мы начали затем строить из нее сложные комплексы. В частности, мы брали знаковую форму А и рассматривали ее как некоторый объект. К тому объекту применялось новое действие сопоставления Δ?. Над созданным таким образом содержанием надстраивалась новая плоскость замещения. Точно таким же путем мы могли построить третью, четвертую плоскость и т.д. Но точно так же мы пытались развертывать эти схемы линейно, как бы прикладывая их друг к другу. У нас получались разнообразные
комплексы:
Схема 13

PRISS-laboratory/ Виталий СААКОВ/ библиотека/ П.Г.Щедровицкий/ лекции "Синтаксис и семантика графического языка СМД-подхода" / лекция 5

Наконец, на основе этих схем могли конструироваться длинные цепи формальных преобразований, с исключением промежуточных элементов связок, этот метод был использован в работах по атрибутивному знанию.
Таким образом, в этой схеме мы получили простейший кирпич или элемент, из которого мы затем начали строить композиции или комплексы разного рода. Вопрос заключался только в том, какие связи задавать между этими исходными элементами или кирпичами. Число возможных комбинаций определялось, во-первых, характером связей между элементами, а во-вторых, числом сцеплений элементов. Таким образом, мы получили мощнейшее средство формального построения схем разного типа. Но вместе с тем, вся эта работа полностью укладывалась в рамки выделения некоторых фрагментов эмпирического материала, о которых я говорил раньше.

Какую бы сложную композицию этих схем мы ни строили, она всегда оставалась отдельной и изолированной структурой, и какой бы сложности она сама ни была, мы могли наложить ее на эмпирический материал только как отдельную структуру и притом на такой фрагмент эмпирического материала. Ставить здесь вопрос о каком-либо систематическом развертывании целостного предмета было некорректно.
Мы построили достаточное число подобных структурных схем, прикладывая их к различному материалу. У нас, таким образом, были, с одной стороны, простейшие схемы вида:
Схема 14

а с другой стороны, значительный набор эмпирических явлений, который мы относили к явлениям мышления, и мы, во-первых, строили из этой схемы набор более сложных комплексных схем, а с другой стороны, мы прикладывали эти усложненные и простые схемы к фрагментам эмпирического материала и достаточно хорошо изображали и объясняли выбранные нами куски. Конечно, при этом мы каждый раз ставили строго определенные задачи; в частности, мы спрашивали, какова структура того или иного рассуждения или процесса мышления с точки зрения этих схем.
Главным на этом этапе была идея замещения, замещение некоторого операционально выделенного содержания ХΔ знаком (А). Знак (А) обязательно должен быть включен в деятельность. Поэтому сразу же возник вопрос, что чем замещается: замещается ли оперирование с объектом Х соответствующим оперированием со знаком (А), или же знак (А) уже снимает в себе содержание ХΔ, а оперирование со знаком привносится еще дополнительно и образует какое-то новое специфическое содержание?
В результате у нас появилась в онтологии достаточно сложная слоеная картина, в самом низу которой лежали объекты практических преобразований. Все объекты, включившиеся в одну и ту же деятельность, и неразличимые с точки зрения этой деятельности, уже в соответствии с закономерностями и механизмами самой производственной деятельности непрерывно замещали друг друга».
Всё. Есть ли здесь вопросы?

Ответы на вопросы

Вопрос: - А там вот, если я правильно помню, именно на этом докладе, был спор с Розиным именно по поводу замещения, снятия и т.д.
Щедровицкий: - Да.
Вопрос: - Честно, я так до конца и не разобрался, чем там Георгий Петрович отвечает ему…
Щедровицкий: - Это предмет особого разговора. Здесь тоже нужно понимать одну простую вещь. Любая история есть программа. Каждый раз, когда история описывается, это не есть результат взгляда назад, это есть результат переписывания того, что было, под некоторые задачи движения вперёд. Поэтому Георгию Петровичу было важно поставить некую точку дальнейшего эмпирического анализа конкретно процессов мышления, отражённых в тех или иных текстах. Потому что получалось, что с одной стороны была вот эта единичка, клеточка, а с другой стороны были некие эмпирические, довольно развитые, разветвлённые схемы, которые прикладывались к вполне конкретным кускам эмпирического материала. Если бы такая линия продолжалась, то, наверное, возникла бы такая маленькая научная школа, которая в опредёлённом подходе описывала бы достаточно большое количество эмпирического материала. Тот же анализ, который приведён в Аристархе Самосском, должен бы был повторяться каждый раз на разных материалах, результатом бы была какая-нибудь закорючка очередная, которая появлялась в этих схемах, за эту закорючку давали бы степень кандидата наук по данной кафедре, а толстые тома с этими значёчками заполонили бы все библиотеки. Сначала в этом институте, а потом и во всех близлежащих. 1965 год – это уже год поворота, поэтому, фактически, описав этот этап, Георгий Петрович делает довольно радикальный поворот и уходит в другую тематику. В этом смысле для него никогда прототип и стиль вот такой научной школы не был привлекательным. В том числе и дискуссия с Розиным – она очень часто носит характер оргдеятельностной. Розин был один из тех пяти-семи человек, которые занимались этим анализом.
Вопрос: - Он говорит, что он много что сделал и был неправ…

Щедровицкий: - Неважно, что он там сделал, мог бы и дальше. Поэтому не будем сейчас вдаваться в детали обсуждения этой дискуссии с Розиным, там много разных интерпретаций. Если кто-то будет потом влезать в эмпирику, то надо читать работы Москаевой, Розина, Ладенко, Костеловского и т.д., где действительно на разном материале прикладывалась эта схема. Я эту линию, в общем, закончил. То есть я сказал всё необходимое для трактовки схемы знания, даже несколько раз, в разных контекстах, проговорил. И на следующем шаге мы будем обсуждать другую схему. Отдельный вопрос, является ли она более родовой, чем схема знания, или она имеет некое параллельное развёртывание. Это известная схема многих знаний. Где есть кружочек и есть несколько «проекций» этого кружочка. Схема, иначе трактующая и процесс мышления, и проблематику мышления. Я как раз сегодня перечитывал Шпета, у него там есть очень интересные высказывания в работе 1927 г. про номинативное знание. Но к этому мы с вами потом вернёмся. Мы потом попробуем соотнести проблему замещения и проблематику многих знаний. Но для этого нужно пройти несколько шагов с введением эмпирического материала. В данном случае – эмпирического материала работ кружка. Ещё раз, параграф 1 – понятие организованности, 2 – трёхуровневой схемы, в которой фиксируется эволюция базовых практик ММК, пакетов схем и практики схематизации, 3 – первый анализ карты тех схем, что я буду разбирать, 4 – представление о схематизации, характерное для этого периода, 5 – трактовка Георгием Петровичем истории этого этапа развития ММК, 6 – горизонтальная схема знания, 7 – схема квадрата, 8 – первое приближение к вертикальной схеме знания, 9 – понятие задачи, 10 – ситуация и программы построения содержательно-генетической логики и социокультурные основания самоопределения ГП и кружка, 11 – второе приближение к описанию появления схемы знания на материале Аристарха Самосского и 12 – интерпретация 1965 г., той работы, которую удалось проделать кружку с опорой на схему знания.

В письменном тексте я дам в 12-м параграфе библиографию работ, посвященных конкретному употреблению схемы знаний для анализа конкретных эмпирических сюжетов, чтобы у вас была возможность, при желании, посмотреть, как это использовалось для анализа математики, геометрии, физики и т.д. и т.п., а работ достаточно много, хватит на маленькую научную школу – но для нашего движения самостоятельного значения эта история уже не имеет.
А с февраля я начну читать новый раздел под названием «Схема многих знаний».
Вопрос: - Георгий Петрович говорит, что в то время не понимал разницы между реальностью и действительностью, по схеме замещения, я правильно понимаю?
Щедровицкий: - Да ладно, начинаете какие-то свои вопросы, не буду, не хочу…

(1) - В этой связи важно отметить, что введение знаков постоянных и переменных в математической логике фактически имело целью различить реальные и формальные знания и в этом плане есть неудачная форма учета двухплоскостности реальных знаний. Поэтому вводя в свои схемы двухплоскостность за счет использования двух измерений, мы вполне можем отказаться от самих знаков, постоянных и переменных, и в то же время сохранить то действительно правильное содержание, которое было заключено в идее использования этих знаков.

Щедровицкий Петр Георгиевич. Родился в семье русского советского философа Г.П. Щедровицкого. С 1976 года начинает активно посещать Московский методологический кружок (ММК), организованный Г.П. Щедpовицким. В ММК специализируется в области методологии исторических исследований, занимается проблемами программирования и регионального развития. С 1979 года участвует в организационно-деятельностных играх (ОДИ), специализируется в сфере организации коллективных методов решения проблем и развития человеческих ресурсов. В настоящее время занимает должность заместителя директора Института философии РАН, Президент Некоммерческого Института Развития "Научный Фонд имени Г.П.Щедровицкого"
- - - - - - - - - - - - - - - -
смотри сайт "Школа культурной политики":
http://www.shkp.ru
- - - - - - - - - - - - - - - -
источник фото: http://viperson.ru/wind.php?ID=554006

Щедровицкий Петр Георгиевич. Родился 17 сентябpя 1958 года в Москве, в семье русского советского философа Г.П. Щедровицкого. С 1976 года начинает активно посещать Московский методологический кружок (ММК), организованный Г.П. Щедpовицким. В ММК специализируется в области методологии исторических исследований, занимается проблемами программирования и регионального развития. С 1979 года участвует в организационно-деятельностных играх (ОДИ), специализируется в сфере организации коллективных методов решения проблем и развития человеческих ресурсов. В настоящее время занимает должность заместителя директора Института философии РАН, Президент Некоммерческого Института Развития "Научный Фонд имени Г.П. Щедровицкого"

оставить сообщение для PRISS-laboratory

© PRISS-design 2004	социокультурные и социотехнические системы priss-методология priss-семиотика priss-эпистемология культурные ландшафты priss-оргуправление priss-мультиинженерия priss-консалтинг priss-дизайн priss-образование&подготовка
	главная о лаборатории новости&обновления публикации архив/темы архив/годы поиск альбом



	с 22 ноябрь 2022
	последнее обновление/изменение 04 январь 2023 22 ноябрь 2022